Меня взбесило, что такое случилось солнечным днем на сухой дороге, в самом начале поездки. Теперь мы застряли — а все потому, что Фу такой бестолковый. Зачем он так гнал? Но и я виноват — надо было вовремя сделать ему замечание.
Фу достал лопату и начал откапывать машину. Зачем старается? На трех колесах мы далеко не уедем. Казалось, дело безнадежное. Я уже подумывал: «Все, забираю сумку и еду автостопом». Но в какую сторону направиться? Что ж, Фу сам навлек на себя беду, пусть сам и выпутывается. Я не мог себе представить, как теперь вытаскивать «галант» назад на шоссе. Оглядевшись по сторонам, я подумал: «Мы в одном из самых безлюдных мест на планете».
Некоторое время мы копали по очереди, но, казалось, эффект был чисто — косметический. Правда, автомобиль постепенно становился виден из-под песка — но с каждой минутой казался все более искалеченным.
На шоссе появились несколько бурых грузовиков. Ехали они медленно, через силу. Несколько часов назад мы их обогнали.
— Давайте их остановим, — сказал я.
— Не надо, — возразил Фу.
Такова уж китайская гордость. Фу помотал головой, сделал мне знак: «Не ходите». Он знал: в грузовиках едут тибетцы. Он вконец потеряет лицо, если эти дикари увидят, как глупо он повел себя за рулем. Фу было нечем оправдываться.
— Вернитесь, — сказал Фу. — Помогите мне копать.
Но я даже не оглянулся. Я помахал приближающимся грузовикам, и, к моей радости, они затормозили. Это была колонна из трех машин. Припарковавшись, тибетцы в своих хлопающих на ветру халатах медленно приблизились по пустыне, удовлетворенно подсмеиваясь над накренившейся машиной и над Фу, который копал, стоя на коленях. Тибетцев было семеро. Они были в страшно засаленных обносках, но меня успокоил их смех, их потертые ботинки, их приплюснутые шапки; спасители и должны выглядеть ординарно.
Я достал свой «Список полезных тибетских фраз» и заглянул в него.
— Tashi deleg! («здравствуйте, удачи вам») — произнес я.
Они ответили на приветствие и опять засмеялись.
Я указал рукой на машину:
— Уарро mindoo («это нехорошо»).
Они кивнули и что-то ответили. Верно, — говорили они. — Очень нехорошо.
— Nga Amayriga nay ray («я американец»), — продолжал я.
— Amayriga, Amayriga! — повторили, они.
Я снова заглянул в список и набрел на нужную фразу.
— Nga Lhasa la drogi yin («я еду в Лхасу»), — сказал я.
Тем временем один из них взял у Фу лопату, а другой начал отбрасывать песок руками. Третий стал распаковывать наш багажник — вытащил коробки, достал запасное колесо. Другие тибетцы дотрагивались до раны на моем лице и сочувственно цокали языками.
— Хотите портрет Далай-ламы? — спросил я. Они кивнули.
Услышав мои слова, остальные подхватили:
— Далай-лама, Далай-лама!
Бросив работу, они обступили меня, а я достал свернутые в трубочку портреты, которые прихватил с собой на случай именно таких чрезвычайных ситуаций. Эти суровые мужчины брали портреты бережно, благоговейно; каждый прикладывал фото к своему лбу и кланялся мне. Они любовались портретами, а Фу и Сунь, надув губы, стояли в стороне.
— Каждый получил фото, — сказал я. — Теперь у вас есть портреты Далай-ламы, очень хорошие портреты. Вы очень рады, верно? — они засмеялись, слушая мою тарабарщину, — И вы хотите нам помочь. А теперь давайте выправим эту полуось и сменим это колесо, и вытолкаем эту распроклятую машину назад на шоссе.
Им понадобилось меньше получаса, чтобы починить колесо и откопать машину. Затем мы ввосьмером стали подталкивать «галант», а Фу пытался завести мотор. Кое-как, еле-еле машина выползла назад на шоссе. Когда колеса завертелись, осыпая всех пылью, я подумал: «Обожаю этих людей». Потом они показали мне маленькие фотографии Далай-ламы и Панчен-ламы на противосолнечных козырьках своих грузовиков.
— Далай-лама, Далай-лама, — твердили они нараспев.
Фу поблагодарил их по-китайски. То есть, наступил на собственную гордость. Но тибетцы этого даже не заметили. Оглядели его, пересмеиваясь, и помахали нам на прощанье. Был третий час пополудни. Я пережил сильный шок, но сознание, что мы уцелели, как-то успокаивало. Казалось, мы выжили чудом. Фу молчал. Когда мы поехали дальше, на лице Фу выразились сразу два состояния — отупение и беспокойство. При аварии его темные очки разбились, и теперь мне было видно, что глаза у него безумные. Кроме того, Фу весь выпачкался. Мисс Сунь всхлипывала, тихо постанывая.
Машина была в ужасном состоянии, а мое настроение — не лучше. Я дивился, что двигатель вообще завелся, поражался, что все четыре колеса вращаются. И когда через несколько минут задняя подвеска истошно заверещала, я нашел это вполне логичным. И заподозрил: судя по этим звукам, машина вот-вот развалится.
Мы остановились. Приподняли машину домкратом. Чтобы лучше все рассмотреть, сняли одно из задних колес. Оказалось, тормоза искорежены, в обод вдавились железные обломки. На малых скоростях подвеска постукивала, при разгоне начинала визжать. Устранить поломку мы были бессильны. Снова надели колесо на ось, и, пока Фу затягивал болты, я оглядывался вокруг. Такого освещения я никогда еще не видывал: небо было точно лучезарное море. Эта злосчастная пустыня, где солнце сушило всю растительность, со всех сторон опоясывалась фантастическими серыми холмами и снежными вершинами. Таково Тибетское нагорье. Для меня это был совсем незнакомый мир: пустота, обточенные ветром камни да лучезарный свет. Я подумал: «Если мне суждено навеки застрять где-то в диких краях, пусть это случится здесь». При мысли, что останусь, всеми покинутый, здесь, на краю Тибетского нагорья, я испытал прилив счастья.
— По-моему, колесо греется, — сказал Фу, проехав по шоссе еще сотню ярдов.
Он запыхтел, шумно и часто дыша носом. Резко затормозил, побежал к заднему колесу и плюнул на обод. Но он не изливал досаду — а просто пытался таким образом определить, сильно ли нагрелась ступица.
— Мы слишком высоко! — вскричал он. Его лицо было облеплено пылью. Волосы стояли дыбом. В лице он тоже изменился — мертвенно побледнел.
Мы поехали дальше, то и дело останавливаясь. Колесо мерзко визжало. Но, хуже того, у Фу изменился стиль вождения. Обычно он ездил быстро, пока я без обиняков не приказывал ему сбросить скорость. («Меня больше никто и никогда не заставит безропотно сидеть в автомобиле, который несется на бешеной скорости, — думал я, — никому не позволю так мчаться»). Но теперь Фу, перестраховываясь, полз в черепашьем темпе, — и этим нервировал меня никак не меньше, чем своим лихачеством.
Впрочем, так продолжалось — недолго. Мы добрались до перевала, где Тангула-Шань соединяется с Куньлунь-Шанем. Китайцы уверены, что некий ручеек в одной из местных долин, постепенно расширяясь, превращается в могучий бурый поток, впадающий в море у Шанхая, — Великую Реку (под именем «Янцзы» ее знают лишь иностранцы). Эта река — один из немногих элементов ландшафта, которые вселяют в китайцев воистину мистическое почтение. Впрочем, в этом китайцы не одиноки. Перед крупными реками благоговеют почти все народы мира.
