Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
Я старался говорить максимально мягко, чтобы никак не обидеть Полину, не заставить ее чувствовать себя виноватой. Тем не менее, выслушав меня, Полина пару минут смотрела не двигаясь. Потом она обхватила голову руками и заплакала. Сквозь слезы она бормотала, что в ее общении с людьми всегда так происходит. Сначала все хорошо, а потом ее вдруг резко бросают. Что этот сценарий повторяется от раза к разу, и Полина уже устала от этого. Сначала Антон, потом Андрей, а теперь и я хочу ее бросить.
Как мог я объяснил девушке, что у нас не человеческие, а терапевтические отношения, которые по определению конечны. Напомнил о правилах психотерапевтического общения — мы говорили об этом еще на первой встрече. Тем не менее мои увещевания уже не действовали, кажется, у Полины началась истерика. Она кричала, что покончит с собой, потому что у нее нет больше сил влачить существование в этом мире, где ее никто не понимает, где никто не хочет с ней разговаривать и слушать ее, где все заняты только собственными проблемами. Я ничего не говорил — с человеком в истерике лучше не разговаривать. Когда Полина успокоилась, я еще раз озвучил свои мысли о ненужности наших встреч.
Девушка спросила, что ей делать. Если вдруг ей будет совсем плохо, если ей захочется покончить с собой — неужели я откажу ей в помощи?
Я узнал манипуляцию, но, признаться, чувствовал себя немного виноватым перед Полиной. А потому совершил непростительную ошибку: дал девушке номер своего мобильного телефона и разрешил звонить, если станет совсем плохо.
* * *
В первый раз Полина позвонила через три дня после нашей последней сессии. Она захлебывалась от рыданий, даже по телефону чувствовалось, что она не в себе. Она сбивчиво рассказала о своей ссоре с матерью: та требовала от дочери бросить пить и устроиться на работу. А как же бросить пить, если время тянется бесконечно? Полина снова и снова рассказывала о злой матери, которая не хочет понимать ее чувств. Девушка распалялась все сильнее и в конце концов просто завыла в трубку.
Я сочувствовал ей, но помочь, увы, ничем не мог. В тот момент мне подумалось, что ее состояние может быть спровоцировано пьянством. А значит, нужны не разговоры, а конкретная медицинская поддержка. Я предложил Полине в ближайшее время посетить клинику не ради психотерапии, а для курса детоксикации организма. Вероятно, мои слова показались девушке обидными, поскольку она бросила трубку.
В следующий раз Полина позвонила через пару дней. Теперь она была зла. Она кричала на меня, гневно спрашивая о том, как я посмел при ее матери называть ее алкоголичкой. Разумеется, в реальном мире все было иначе. У меня не было ни координат Полининой матери, ни идеи с ней поговорить, ну и, в конце концов, я не был врачом-наркологом, чтобы ставить диагноз «алкоголизм».
Конечно же Полина не верила! Она спрашивала меня, что я делал вчерашним вечером — ведь именно тогда мать назвала ее алкоголичкой. Мать упрекала Полину в потере человеческого облика и предупреждала: пьянство не кончится ничем хорошим, вон, даже доктор отказался с ней работать. Полине казалось, что я был единственным возможным источником, откуда ее мать могла узнать об увлечении дочери алкоголем. Я пытался сказать девушке о характерном запахе спиртного, об особенностях поведения… Но Полина упорствовала: до вчерашнего вечера мать ничего подобного не говорила, значит, ничего не знала, а от кого, кроме меня, ей было узнать?
Очередной звонок Полины был совершенно иным: она благодарила меня за помощь, оказанную ей. Говорила, какой я хороший человек, всячески превозносила меня и то, что я сделал для нее. Полина просила возобновить наши встречи и обещала, что никогда в жизни больше не выпьет ни капли спиртного.
Увы, на тот момент ее психический статус был для меня уже ясен, и я не готов был работать с ней без медикаментозной поддержки. Я снова и снова повторял Полине, что наша терапия не имеет никакого смысла. Посоветовал ей сходить к районному неврологу. На самом деле в первую очередь Полине стоило бы обратиться к психиатру, но многие люди боятся этого специалиста и при его упоминании уходят в глубокую оборону. Кроме того, психически больные люди не воспринимают критику своего состояния и не сомневаются в собственной адекватности. Однако Полина твердила, что не доверяет никому, кроме меня, и нуждается в моем участии. Именно сейчас. И чем скорее, тем лучше.
Девушка снова и снова звонила по надуманным поводам; я даже решил было внести ее номер в «черный список».
Однажды я заметил Полину, выйдя из офиса. Она приблизилась ко мне и начала говорить. Я понимал, что любое взаимодействие Полина примет как возобновление наших сеансов, а это неизбежно повлечет дальнейшие проблемы. Поэтому я резко заявил девушке, чтобы она не воровала мое личное время, быстро сел в машину и уехал.
После того случая я перестал отвечать на ее звонки. Но было уже поздно. Почти каждый день в течение недели я видел ее фигурку около офиса. И днем, и вечером девушка неизменно стояла там. Теперь уже Полина не предпринимала попыток подойти ко мне и заговорить. Но почему-то меня пугало ее своеобразное преследование.
* * *
Как-то вечером, выйдя из офиса, я не увидел Полины. С одной стороны, кольнуло беспокойство: не случилось ли с ней чего-то? А с другой стороны, я испытал некоторое облегчение и порадовался, что Полина нашла себе более достойное занятие. Как впоследствии выяснилось, рано радовался.
Полина ждала меня на лавочке около моего дома. Когда я попытался войти в подъезд, девушка преградила мне дорогу. Она кричала, умоляла меня поговорить, выслушать ее. Она хватала меня за руки, потом упала на землю и вцепилась в мои брюки. Я опустился рядом с ней на колени и попросил успокоиться. Предложил отвести ее домой. Но Полина не слышала.
Эта сцена привлекла внимание проходящих мимо молодых людей, которые, видимо, неверно поняли ситуацию и оттащили Полину от меня. Я смог наконец зайти в свой подъезд. Однако чувство беспокойства за девушку не оставляло меня, время от времени я выглядывал в окно и неизменно видел ее согбенную фигурку на лавочке у подъезда.
И тогда, единственный раз в своей жизни, я позвонил в «неотложную помощь» и как мог объяснил им ситуацию. После долгих расспросов специалисты пообещали прислать сантранспорт.
Через двадцать минут Полину забрали. Позже я узнал, что девушку положили в острое отделение психиатрической больницы.
Через неделю мне позвонила мать Полины и долго просила прощения. Говорила, что даже не представляла себе масштабов беды, случившейся с ее дочерью. Там, в больнице, ей диагностировали шизофрению и поставили на учет в диспансер по месту жительства. Полинина мать очень сокрушалась из-за своей невнимательности: проглядела болезнь дочери, хотя звоночки раздавались уже давно. Как мог я поддержал женщину, взяв с нее обещание четко следовать назначенному специалистами лечению.
В тот год я прошел курс повышения квалификации по медицинской психологии, чтобы впредь не допускать таких ошибок.
Спустя полтора года после этой истории я столкнулся с Полиной на улице. Девушка выглядела неважно, но ее лицо было спокойным и умиротворенным. Я поздоровался и спросил, как у нее дела, — и оказалось, что жизнь девушки изменилась к лучшему. В больнице она познакомилась с парнем, работавшим там же медбратом. Через несколько месяцев после выписки девушки они поженились. Юношу не испугало то, что у Полины был диагноз, он уже достаточно поработал в психиатрии, чтобы знать, чего стоит бояться, а чего нет. Полина рассказала, что регулярно посещает диспансер и принимает назначенные препараты. Наконец-то начала учиться: после долгих раздумий выбрала медицинский колледж. Говорила, что в скором времени хочет завести ребенка, а лучше двух.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
