Каждое утро она собирает и отводит детей в школу. Три дня в неделю ходит на работу. В остальные два возвращается из школы прямиком домой.
Наблюдая за Энджи, отмечаю, что, похоже, зарплату ей дают по четвергам. Тогда она берет детей и ведет их в тот же парк, где мы со Швейцаром сидели, когда к нам подошла Софи.
Энджи покупает каждому ребенку по мороженому, и они с дикой скоростью его заглатывают. А потом требуют еще.
— Правило! Вы помните правило? Одно мороженое в неделю!
— Мама-а-а, пожалуйста-а-а…
— Пожалуйста, мама-а-а…
Один закатывает истерику, и меня разбирает желание подойти и прекратить это безобразие. К счастью, мальчишка быстро переключается и убегает кататься с горки.
Энджи сидит и смотрит, как они играют, а потом ей становится скучно, и она уволакивает их домой.
Я знаю, что делать.
Да, знаю.
«Здесь все просто», — думаю я.
Просто, как дважды два.
Я наблюдаю, как они идут, и мне ее жалко. В особенности из-за походки. Энджи еле волочит ноги — хотя, конечно, может идти гораздо быстрее. Да, она любит своих детей. Но они висят на ней, и она еле идет. Энджи перекосилась на одну сторону, чтобы держать за руку маленькую дочку.
— Мам, а что на ужин? — спрашивает один из мальчишек.
— Еще не знаю…
Легким движением она откидывает с лица темную прядку волос и идет вперед, слушая, как дочка рассказывает о противном мальчике, который дразнится.
А я все смотрю, как она еле переставляет ноги — шажок за шажком, медленно-медленно.
И сердце мое наполняется печалью.
Последнее время я работаю в дневную смену, так что времени для вечерних прогулок предостаточно. Для начала я зашел на Эдгар-стрит. В окнах горит свет, мама с дочкой ужинают. Тут до меня доходит: а вдруг у них нет денег? Муж-то исчез! С другой стороны, он, наверное, все пропивал. А кроме того, женщина явно выиграла, променяв достаток на отсутствие насильника…
Еще я захожу к Милле, а потом и к отцу О’Райли — у него продолжается полоса везения после вечеринки в День Священника. Конечно, народу в следующее воскресенье пришло поменьше, но церковь уже не пустует, как прежде.
А потом я иду по адресам — проверяю всех с фамилией Роуз. Их восемь, и нужного мне человека я нахожу с пятой попытки.
Итак, Гейвин Роуз.
Ему не больше четырнадцати, ходит в обносках и с хитрой глумливой мордой. Волосы, естественно, длиннющие, фланелевые рубашки, как одна, напоминают нищенские лохмотья.
В общем, со спины у него свисают космы и тряпки, и в таком виде он ходит в школу.
Курит, дерется.
Глаза голубые — как вода в унитазе после очистителя. И веснушки по всему лицу.
Ах да, чуть не забыл.
Парнишка — говнюк, каких мало.
Ему, к примеру, нравится ходить по мелким магазинчикам и издеваться над хозяевами — обычно у тех плохо с английским. Еще он ворует — из этих же лавок — все, что плохо лежит, и прячет под рубашку или в штаны. Детей поменьше он толкает и притесняет при любой возможности.
Наблюдая за Гейвином, я всячески прячусь от Софи. Не хватало, чтобы она снова меня увидела и не то подумала. «В самом деле, что это он ходит вокруг да около школы и подсматривает за детишками».
Поэтому в основном я наблюдаю за Гейвином Роузом, когда он дома.
Живет мальчик с матерью и старшим братом.
Мамаша — типичная оторва, не вылезающая из затрепанных уггов: пьет и курит одну за другой. Братец такой же засранец, как Гейвин, если не хуже. На самом деле тут реальная дилемма — решить, кто из младших Роузов больший говнюк.
Они живут на самой окраине, недалеко от грязного ручья, впадающего в речку. И да, самое главное. Братья Роуз постоянно ссорятся. Прихожу утром — они ругаются. Заглядываю вечером — дерутся. А если не то и не другое, они просто орут друг на друга.
В общем, с воспитанием сыновей мама не справляется.
Чтобы как-то выжить среди постоянных воплей и драк, она пьет.
Вечерами мамаша Роузов засыпает на диване перед телевизором; с экрана стекает очередная серия мыльной оперы.
Я наблюдал за мальчишками неделю. За семь дней они умудрились подраться раз десять, не меньше. И вот сегодня, во вторник, у них случается натуральное побоище. Братцы выкатываются из дверей дома и мутузятся во дворе. Старший, Дэниэл, от души лупасит Гейвина. Наконец Гейвин падает, а Дэниэл поднимает его за шкирку.
И объясняет, в чем тот не прав, мерно встряхивая в такт речи:
— Я — тебе — говорил — что? Не трогать, мать твою, мои вещи!
А потом отбрасывает, как щенка, на землю и с деловым видом идет обратно в дом.
Гейвин лежит, затем кое-как встает на четвереньки. Я наблюдаю за ним с другой стороны улицы.
Потрогав распухшее лицо и утерев кровь, он отпускает длинное ругательство и, пошатываясь, плетется вниз по улице. И все бормочет про то, как ненавидит своего брата и вообще когда-нибудь его убьет. Наконец останавливается и садится в канаве, забиваясь под свисающие ветви кустов.
Что ж, самое время вмешаться в ситуацию.
Я подхожу и останавливаюсь прямо перед ним. И, сказать по правде, немного жмусь и нервничаю: парнишка не так-то прост и столковаться с ним будет очень нелегко.
За нами внимательно наблюдает глаз уличного фонаря.
Ветерок обдувает вспотевшее лицо, и моя тень медленно подкрадывается к Гейвину Роузу.
Он поднимает голову.
— Тебе чего, дядя?
Лицо его горит, по щекам текут горячие слезы, в глазах — ярость.
Я лишь качаю головой:
— Да ничего, в принципе…
— Ну и вали отсюда, козел сраный! Вали, кому сказал, а то убью на хрен!
«Ему всего четырнадцать, — думаю я. — Помнишь Эдгар-стрит?» По сравнению с тем амбалом он просто младенец.
— Ну тогда давай, вылезай. Потому что я никуда отсюда уходить не собираюсь, — говорю я.
Моя тень накрывает пацана с головой, но он не двигается с места. Как я и думал, дальше слов у него дело не пошло. Он принимается выдирать траву и бросать на дорогу. Рвет стебли, будто это чьи-то волосы, — хищно и злобно.
Постояв, я сажусь в канаву в паре метров от него. Между нами висит пустота нереализованной угрозы. Мои слова разбивают ее.
— Что случилось-то? — спрашиваю я, не глядя в его сторону.
Если не смотреть, он точно разговорится.
Как я и думал, Гейвин выдает исчерпывающий ответ:
— Мой брат — злобный засранец. Я убью его!
