Наконец я выбираюсь на какую-то улицу из странных двухэтажных домов — вроде совсем близко, но никогда здесь не был, даже не представлял! Что-то здесь странное… Да то же самое, что и во всей нашей жизни — только уже сумасшедший может не сойти с ума, думая о ней! Бензиновая радужная плёнка над бездонной чернотой… страшно в неё вступать, только дуракам кажется, что всё просто! А за бездной этой — что? А за следующей бездной?
Наконец я как-то спохватываюсь: нельзя, наверное, с таким видом ходить по улице, пугать народ?.. Вот — я спокойно захожу в парикмахерскую! Всё очень просто — успокаиваю я свою дрожь — вышел из дома, пришёл в парикмахерскую — чего дрожать? А почему в эту парикмахерскую, а не в мою обычную? А почему бы и нет?!
Я с некоторым даже вызовом снимаю пальто, сам вешаю на крюк, независимо вхожу.
— Коля! — как-то удивительно громко прокричала молодая женщина, выходя вслед за сыном к большому мутному зеркалу. — Как хорошо тебя подстригли!
Его подстригли действительно отлично. Он стоял и мрачно разглядывал себя. На боку его поблёскивала маленькая кобура.
— Пройдите! — гулко крикнул мастер из зала.
Я вошёл, зажмурясь от яркого синеватого света, сел в кресло. Усадив меня, мастер ушёл, почему-то очень надолго. Год прошёл? Или век? Я сидел, оцепенев, смотрел. Уборщица, стуча палкой, выметала волосы из-под кресел и намела большую пёструю клумбу. И вдруг мне заложило уши. Я вдруг почувствовал, что смотрю на всё это то ли с очень далёкого расстояния, то ли из очень далёкого времени. У меня уже было несколько таких картин…
…Да, жизнь загадочна и страшна, но — слегка подчиняема словам. Мостик из слов, сцепленных над хаосом, — единственное наше спасение. Все говорят — и спасаются этим.
«Ветер налетел на кучу и, обогатившись мусором, понёсся дальше».
«Дым летел прямо вдоль земли и вдруг деловито свернул за угол». И мир не страшен уже, ты — его хозяин. Ты вынимаешь в троллейбусе записнуху, чтоб записать неожиданную мысль, и тусклые лампочки под потолком вдруг загораются ярче… Спасибо! Как хорошо жить в уюте — и как страшно за тех, кто не умеет его словами организовать!
Я иду со своей трёхлетней дочкой по парку, смотрю. Похоже — жизнь действительно становится всё хуже. Был ли я в её возрасте так подавлен, угрюм? Неужели главное в жизни — ощущения, слова — исчезло, развеялось навсегда?
Мы приседаем над поблёскивающим золотым ручейком. Ныряют тёмные плотные жучки, в воде видны мохнато обросшие грязью палки.
Я с отчаянием выдергиваю одну, она медленно идёт под водой, оставляя оседающий шлейф.
— Наутилус! — мрачно говорю я.
Дочь поднимает голову, долго смотрит на меня.
— Намутилус! — торжествующе произносит она.
Я радостно вскидываюсь, смотрю на неё. Она хитро улыбается. Ну, всё! Она умеет словом изменить жизнь! Теперь всё в порядке! Мы поднимаемся и идём.
Петр Вайль, Александр Генис
«Кванты истины» (статья приводится в сокращении)
Каждый раз, поднимаясь на самолёте в воздух, мы вспоминаем эпизод из рассказа Валерия Попова. Персонажи беседуют в полёте. Один говорит: «Страшно, если вдуматься. Пятнадцать километров до земли!» Второй отвечает: «Чего страшного-то? На такси — трёшка!» В этом коротком обмене отражается жизненная философия Валерия Попова. Тут внятно обозначены его симпатии и антипатии, фактически названы и неприемлемое для писателя отношение к жизни, и его собственная позитивная программа.
Какова позиция первого персонажа? В его словах «Пятнадцать километров до земли!» содержится информация, основанная на житейски трезвом анализе ситуации, на знании. Оторванный от твёрдой почвы самолёт подвержен трагическим случайностям: испортится двигатель, отвалятся крылья, ударит молния, нападут враги. И тогда решающим станет тот фактор, что «до земли пятнадцать километров». Второй персонаж — он же автор — не отрицает знание. Ему тоже всё известно про высоту полёта и про возможные опасности. Но он категорически отвергает традиционный путь анализа, привычную последовательность причинно-следственных связей. Он абсурдизирует ситуацию, превращая вертикаль в горизонталь — и вот уже пятнадцать километров становятся не стремительным падением навстречу смерти, а комфортабельным путешествием: «На такси — трёшка!» Разумеется, самолёт не превращается в такси. Но ведь он и не падает! «Пятнадцать километров до земли» в обоих случаях остаются абстракцией.
Как в просветительском диалоге, мы имеем здесь не просто собеседников, а воплощённые идеи. Первая — это здравый смысл. Вторая — творческий поиск. Обратим внимание, первый персонаж говорит: «Страшно, если вдуматься». Вот тут и кроется конфликт. Валерий Попов предлагает не вдумываться, а думать. «Вдумываться» для него означает идти проторённым путем стандартных представлений и истин. Их набор изучен, результаты предсказаны, незатейливая их мудрость изложена в простых, знакомых всем словах. «Жизнь прожить — не поле перейти».
«Без труда не выловишь и рыбку из пруда». «Тише едешь — дальше будешь». Дело даже не в том, что эти сентенции банальны и скучны. Попов утверждает, что они абсолютно неверны — эти схемы не работают. Модели, созданные по этим схемам, непродуктивны, функционируют с ошибками и перебоями, а главное — на износ. Если самолёт взлетает для того, чтобы упасть, то люди, твёрдо знающие, что «жизнь прожить — не поле перейти» живут только для того, чтобы дойти до края поля. «— Другие не знаю что, а я так со своей Марьей Ивановной двадцать лет отбухал. — Отбухал? — засмеялся Слава. Как это — отбухал? По-моему, надо жить, а не отбухивать. — А я вот отбухал. Двадцать лет. И горжусь. — Но зачем?
Если плохо было? — Ну и что, что плохо? Зато двадцать лет».
С первых же публикаций Валерий Попов принёс самостоятельную философию и оригинальный стиль, тех пор он углубляет и изощряет свои достижения, кардинально не меняясь. Повторами это не грозит, потому что у Попова нет — то есть, они несущественны — тематики и системы образов в их традиционном понимании. А философия и стиль — если они самобытны — неисчерпаемы.
Если Попов и повторяется, то в своём настойчивом стремлении разрушать привычную иерархию ценностей. То и дело он связывает сильнейший всплеск эмоций с совершенно ничтожными обстоятельствами, не останавливаясь ни перед превосходной, ни перед уничижительной степенями. У него вызывает «острый прилив счастья» картина берега, уходящего дугой вдоль моря. Он испытывает «счастье, какого не испытывал еще никогда» — при виде стайки утят.
И в то же время автору и его героям абсолютно неинтересно обсуждать то, чему принято придавать значение. «Когда думаешь в люди-то выбиться? — недовольно говорит жена. Да, думаю, на той неделе». Всё это — не случайный разброс акцентов, рассчитанный на комический эффект. Это последовательная и непростая работа по защите себя от общества и от себя самого. В редчайшем случае прибегая к развернутому пояснению, Попов прокламирует правило: «Как наша земля имеет атмосферу, в которой изменяются, разрушаются, сгорают летящие в неё метеориты, так и человек должен иметь атмосферу духовную, где изменяются, разрушаются, сгорают летящие в него несчастья».
