— Нет, не то, тысячу раз нет, — устало и брезгливо проговорил Даниэль.
— Лучше помолчи.
— Ты не понимаешь, что благополучие мне ненавистно.
Дарио хмыкнул.
— Я ненавижу деньги.
С Дарио в минуты волнения слетал весь лоск и воспитанность. Выражая презрение, он шипел по-кошачьи.
— Ты хоть сам понимаешь, что говоришь? Подыхай с голоду, как я, с женой и ребенком! Узнай одиночество! Почувствуй, что ты один, и никто не позаботится о твоих близких, если ты умрешь, потому что у тебя нет ни родни, ни друзей, ты — чужак, на тебя смотрят с презрением. Когда твой первый сын умрет с голоду, когда появится вторая жалкая личинка — вот ты — и тоже захочет есть, а тебе неделями придется напрасно ждать пациентов, когда будешь таскаться из Бельвиля в Сент-Уэн, чтобы получить заработанное, а тебе откажут, когда все соседи обзовут тебя метеком, черномазым шарлатаном, хотя ты ничего плохого им не сделал, вот тогда говори о деньгах и благополучии! Тогда ты узнаешь им цену. И если и тогда скажешь: «Мне не нужны деньги», — я буду тебя уважать, потому что ты знаешь, о чем говоришь. Но сейчас молчи. Только мужчина может судить мужчину.
— Мы говорим на разных языках, — пробормотал Даниэль. — Мы с тобой люди разных племен.
— Я тоже считал, что не принадлежу к племени моего отца, что я выше, лучше. Только время нас рассудит.
Он подошел к Даниэлю и поцеловал его в лоб, похоже, не чувствуя, что сын вздрогнул от омерзения. Твердо и ласково заставил сына выпить снотворное и вышел так же бесшумно, как вошел.
36
Дарио Асфар и Элинор Вардес собирались отпраздновать свадьбу «в узком кругу». Во-первых, потому, что жених с невестой уже немолоды, во-вторых, из-за недавнего траура в семье жениха и в семье невесты, в-третьих, и это самое главное, оба были людьми занятыми и очень дорожили своим временем. И все-таки неделю после свадьбы они решили провести в «Каравелле». Дарио с наслаждением думал о «Каравелле», он любил особняк и сад, на душе у него становилось тепло при мысли, что никто никогда эту красоту у него не отнимет, что наслаждаться ею он будет до самой смерти, а после смерти она перейдет к сыну. У Элинор детей не было, и, по просьбе Дарио, она написала завещание в пользу Даниэля, назначив его своим наследником.
Дарио чувствовал изнеможение и вместе с тем счастье, простое настоящее счастье, какое испытывает усталый человек, когда после тяжкого трудового дня наконец ложится в постель. Его самым горячим желанием было умереть на террасе, где когда-то он ждал Сильви.
Да, долгому изнурительному, полному опасностей странствию пришел конец. Поэтому отдых казался особенно сладким, крыша — надежной, дом — теплым, еда — вкусной. А дальше предстоял новый неведомый путь, и конец его терялся во мгле вечности.
«В узком кругу» означало, что самые близкие друзья придут поздравить и выпить за их здоровье бокал шампанского, но у молодоженов не было друзей в обычном смысле слова, их окружало множество нужных людей, своеобразная свита, — кто в Париже из мало-мальски известных лиц обходится без свиты? В конце концов, нельзя было обидеть одних, обойтись без других, и по возвращении молодоженов из мэрии 8-го округа, на авеню Ош их ожидало множество приглашенных.
Элинор приехала с букетом орхидей, одна орхидея с удлиненными темно-лиловыми лепестками была приколота к корсажу ее фиолетового бархатного платья. В ушах и на шее прекрасные, неброские драгоценности, на голове черная шляпка, на плечах меховое манто. В таком наряде она стояла с Дарио перед мэром. Из-под черной шляпки сияли рыжие волосы, лицо было аккуратно подкрашено, нижняя челюсть слегка выдавалась вперед, а улыбка обнажала красивые, острые, длинноватые зубы. Когда она, сняв перчатку, расписывалась в книге, рука у нее дрожала — у Элинор это третий брак, и все-таки она была растрогана. Другой рукой она машинально прижимала к себе бархатную фиолетовую сумочку с бриллиантовой пряжкой, там среди прочих важных бумаг лежала и копия завещания, которое попросил ее написать Дарио.
Теперь она вернулась домой и была любезна со всеми. Улыбаясь, поглядывала на собравшихся — пришли нужные, могущественные, избранные, те, кому льстят, кого обхаживают, кого используют.
«А ведь больше я в них не нуждаюсь», — с удивлением подумал Дарио, чувствуя, что освободился от цепей. Они перестали быть его пациентами, но оставались клиентами Элинор, покупателями машин марки «Вардес».
Генеральша Муравина была среди приглашенных. Теперь она ворочала миллионами, без нее нельзя было обойтись. Дарио вспомнил внезапно тот день, когда появился на свет Даниэль. Тогда нищий врач стоял перед этой женщиной, голодный, жалкий, дрожащий, и повторял: «Дайте денег. Мне очень нужно!» Всю жизнь, говоря по-разному с разными людьми, он подразумевал то же самое. Неужели с этим покончено? Он верил с трудом, что больше никогда ни у кого ничего не попросит. Как им теперь восхищаются! Простодушные дурачки считают его чуть ли не гением. Люди с опытом уважают за нажитой капитал и за то, что соблазнил жену Вардеса: «Бедняга Вардес, как они от него избавились? Нет, не преувеличивайте, я готов признать, что свою жену, бедняжку Клару, он действительно убил, но что касается Вардеса…» Ему казалось, он слышит эти слова собственными ушами.
Стоило прислушаться, как в глухом ропоте толпы вокруг ему чудились голоса: «Дарио Асфар — шарлатан, сколько преступлений у него на совести… Вы слышали историю такого-то… А такой-то?.. А вот этой?.. А вот того?..» Робкий голос протестовал: «Можете говорить, что угодно, но он вылечил мою золовку». Все-таки всегда находился последний преданный друг, невинная душа, верный раб, что шептал: «Он вылечил мою золовку».
Мало-помалу Дарио помрачнел и забеспокоился. Он надеялся, что Даниэль хоть на секунду появится среди гостей. Накануне он чуть ли не умолял его: «Хоть ненадолго, дорогой, пожалуйста!» — и сын наконец чуть слышно шепнул: «Хорошо». Он запретил Элинор дарить Даниэлю подарок, который она купила, — необыкновенно красивый, баснословно дорогой портсигар. Потратив на подарок внушительную сумму, она, без сомнения, рассчитывала завоевать благодарность и дружбу Даниэля.
«Сынок, — думал Дарио с болезненной нежностью, — сейчас ты мучаешься и презираешь меня, но, к несчастью, я хорошо разбираюсь в людях. В тот день, когда ты унаследуешь богатство Элинор, ты будешь судить меня не так сурово и, если захочешь сложить все к ногам Клод Вардес, возможно, и благословишь меня».
Даниэль так и не пришел. Гости разъехались.
Как только Дарио остался один, он тут же спросил слугу:
— Мсье Даниэль у себя?
— Мсье Даниэль вернулся час назад и поднялся к себе в комнату. Мне кажется, он ушел опять. Если мсье желает, я поднимусь и проверю.
— Нет, — поспешно ответил Дарио.
Он сам направился к комнате Даниэля. Сделал два шага и остановился, схватившись за сердце. Он и сам не знал, чего он боится. Глубокий вздох облегчения вырвался у него, когда он увидел, что комната пуста. Да, он так и думал: сын ушел из дома. С собой он забрал фотографию Клары и что еще? Дарио выдвинул ящик: еще немного белья. А несессер, который подарила Клара? Несессера не было. Он посмотрел, нет ли письма. Письма нет. Ничего нет. Сильви узнает, где Даниэль, и подаст весточку.
