— Чего вы ждете от меня? — спросил он их грозно.
— Милости, о великодушный брат наш! Милости, о сын великодушного рода!
— Да будет так! — вскричал он, причем в его насмешливом тоне звучала и жалость. — Убирайтесь вон! Вы свободны!
Некоторые из его последователей, разделявшие с ним изгнание, предвкушали наслаждение кровавой местью и, разочаровавшись, роптали на его милосердие, но он был непоколебим и провозгласил Мекку ненарушимой святыней, или местом убежища, которое останется таковым до кончины мира. Он оставил, однако, за собой право в течение только этого дня наказать некоторых городских жителей, особенно преступных, которые и были осуждены на изгнание; но даже из них большинство было помиловано.
Среди курайшитских женщин, явившихся для принесения ему присяги, он заметил Хенду, жену Абу Софиана, грозную женщину, подстрекавшую неверных в Ухудской битве и грызшую сердце Гамзы из мести за смерть ее отца. Теперь она пришла закутанной в покрывало, чтобы остаться неузнанной, но при виде устремленного на нее взгляда Магомета она пала к его ногам, восклицая: «Я — Хенда, прости!» Магомет простил и был вознагражден за свое милосердие тем, что она осмеивала его учение.
В числе осужденных на наказание был и убийца Гамзы, эфиоп Вакса, убежавший, однако, из Мекки при вступлении в нее войск Магомета; через некоторое время он явился к пророку и, прежде чем тот признал его, заявил о своей верности исламу. Он был помилован, и его заставили рассказать все подробности смерти Гамзы; после этого Магомет прогнал его, приказав никогда больше не показываться ему на глаза. Он пережил эпоху халифства Омара и был несколько раз наказан в его царствование плетьми за пьянство.
Другой осужденный на изгнание был Абдаллах ибн Саад, молодой курайшит, соединивший в себе талант воина с замечательным остроумием и юмором. Так как он легко владел пером, то Магомет употреблял его прежде для письменного изложения откровений Корана. Исполняя эту обязанность, он часто переделывал и искажал текст; нашли даже, что он вследствие невнимательности или умышленно иногда изменял его, так что выходила бессмыслица; нередко в кружке товарищей он шутил и острил над своими переделками и поправками, замечая, что если Коран служит доказательством того, что Магомет — пророк, то, значит, и он, Саад, должен быть наполовину пророком. Когда эти ошибочные или умышленные вставки и искажения были обнаружены, он бежал от гнева пророка и, вернувшись в Мекку, снова стал идолопоклонником. При взятии города молочный брат укрыл его в своем доме и держал у себя до тех пор, пока не улеглось волнение, после чего он представил его пророку и стал просить о его помиловании. Тут снисходительность Магомета подверглась самому сильному испытанию. Виновный обманул его доверие; надсмеялся над ним; старался зародить сомнение в его апостольском посланничестве и нанес удар по вере в самой ее основе. Несколько времени Магомет не прерывал грозного молчания, надеясь, как впоследствии признался, что кто-нибудь из ревностных учеников отсечет преступнику голову. Но так как никто не двинулся, то он, уступая просьбе Османа, согласился на помилование. Абдаллах тотчас же произнес символ веры и жил с тех пор как добрый мусульманин. Имя его встречается в войнах халифов. Он был одним из самых ловких наездников своего племени, проявляя до самой смерти эту преобладающую в нем страсть; умирая, он повторял сотую главу Корана под названием «Боевые кони». Может быть, это была одна из глав, которую он исказил.
Третий осужденный был Акрема ибн Абу Джаль, часто обнаруживавший смертельную ненависть к пророку, ненависть, которую он унаследовал от отца своего. При вступлении Магомета в Мекку Акрема вскочил на лихого коня и скрылся в другие ворота, покинув красавицу-жену Омм-Хакем, на которой он только что женился. Омм-Хакем приняла мусульманскую веру и вскоре после того узнала, что ее муж, пытавшийся морем переправиться в Йемен, был снова отнесен бурей к гавани. Бросившись поспешно к Магомету, она, растрепанная, с распущенными волосами, без покрывала, пала к его ногам, умоляя о помиловании мужа. Пророк, тронутый, вероятно, более красотой, чем горем, ласково приподнял ее и обещал исполнить ее просьбу. На пристань она прибежала как раз в то время, когда корабль, на котором находился Акрема, готовился к отплытию. Она вернулась в Мекку, сидя верхом на коне сзади мужа, которого и представила пророку как правоверного. Тут, однако, она так тщательно закрылась покрывалом, что видны были одни только черные глаза ее. Магомет утвердил обращение Акремы, сделал его начальником отряда хавазинов ради прекрасной и преданной жены его и щедро одарил молодую чету. Подобно многим другим обращенным врагам и Акрема оказался храбрым воином в войнах за веру и, отличившись не раз, пал в битве, изрубленный мечами и пронзенный копьями.
Весь образ действий Магомета после взятия Мекки показывает, что это было скорее религиозным, чем военным торжеством. Сердце его смягчилось на родине, когда она стала ему подвластна; при успехе затихла и его злоба, и он от всей души склонялся к милости.
Ансары, или мединские помощники, содействовавшие ему в войне, стали теперь опасаться, чтобы успех не оказался пагубным для их собственных интересов. Они тревожно следили, когда он после молитвы на холме Сафа однажды сидел и пристально глядел на Мекку — место его минувшей борьбы и современной славы. «Воистину, — сказал он, — ты — наилучший из городов и наиболее любимый Аллахом! Если бы мое собственное племя не изгнало меня отсюда, я никогда не покинул бы тебя!» Услыхав эти слова, ансары начали говорить между собою: «Вот, посмотрите, Магомет стал теперь победителем и главою своего родного города; наверное, он будет жить в нем и покинет Медину!» Пророк обратился к ним с мягкой укоризной: «Нет, — воскликнул он, — когда вы мне доказали вашу верность, я поклялся жить и умереть с вами, и был бы недостоин звания служителя Бога и Его пророка, если бы оставил вас!» Он не изменил своему слову и до самой смерти оставался в Медине, служившей ему пристанищем.
Магомет не удовлетворился очищением Каабы и уничтожением идолопоклонства в своем родном городе; он рассылал своих вождей во главе вооруженных отрядов, чтобы уничтожать идолов у различных племен, населявших соседние города и деревни, и обращать в ислам идолопоклонников.
Из всех этих военных «апостолов» ни один не проявлял такого рвения, как Халид, подъем духа которого еще не улегся после недавнего обращения. Прибыв в Наклах, куда сходились идолопоклонники-курайшиты для поклонения своим богам в храме Уззы, он проник в священную рощу, разорил храм и выбросил идола. Тут, крича и ломая руки, выбежала страшная старуха, черная, нагая, растрепанная, но Халид одним ударом сабли разрубил ее пополам. Он рассказал об этом Магомету, недоумевая, была ли это жрица или дьявол. «Поистине, — отвечал пророк, — убитая тобою была сама Узза».
С таким же поручением в соседнюю область Техама «апостол» Халид отправился в сопровождении трехсотпятидесяти человек, часть из которых принадлежали к племени сулеймитов. С ним поехал и Абдалрахман, один из самых первых прозелитов. Пророк велел ему проповедовать мир, внушать обращение в веру по доброй воле и избегать насилий, если на них не будут нападать. В течение двухдневного пути в Техаму ему пришлось проходить через земли племени джадсимитов. Большинство населения уже приняло ислам, но некоторые еще держались сабейской веры. Раньше это племя ограбило и убило дядю Халида, а также и отца Абдалрахмана, равно как и нескольких сулеймитов, когда они возвращались из Счастливой Аравии. Опасаясь мести со стороны Халида и его войска за эти злодейства, джадсимиты вооружились при их приближении.
