— Не в Гуте дело.
Он пожимает плечами:
— Я не могу заставить тебя верить в этот собор силой. Я просто прошу тебя проявлять больше доверия к нашим знакомым.
— За эти годы я сильно изменился, Иоганн.
Я произношу имя пониженным голосом — теперь это вошло в привычку:
— Магистр Томас под Франкенхаузеном не хотел, чтобы всех нас вырезали: просто сведения, которые он получал, были неверными. — Я смотрю Денку в глаза, давая возможность понять и оценить эти слова. — Кто-то, кто-то из тех, кому Магистр доверял, послал ему письмо с ложными сведениями.
— Томаса Мюнцера предали? Невозможно…
Запускаю руку под рубашку и втаскиваю оттуда пожелтевшие страницы:
— Прочти, если не веришь мне.
Голубые глаза быстро пробегают по строчкам, а на лице в это время отражается нечто среднее между недоверием и отвращением:
— Господь всемогущий…
— Оно датировано 1 мая 1525 года. То есть написано за две недели до бойни. Филипп Гессенский уже отрезал юг и форсированным маршем продвигался к Франкенхаузену. — Жду, пока мои слова дойдут. — Здесь у меня еще два других письма, написанные за два года до этого. Они полны самых возвышенных слов: никто не смог бы усомниться в их искренности.
Этот человек какое-то время заискивал перед Магистром, чтобы завоевать его доверие.
Передаю ему остальные письма. Гримаса, исказившая его лицо, не оставляет сомнений, что слова жгут его изнутри. Он быстро пробегает глазами по плохо сохранившимся строчкам, разгадывая их скрытый смысл, пока лицо его не каменеет, а глаза не становятся крошечными.
— Я храню эти письма все это время.
Мы смотрим друг другу в глаза: в них пылает отражение костра, вокруг которого пляшут ведьмы на шабаше.
— Я был с ним, Иоганн, до самого конца. Это Магистр приказал мне спасаться бегством, предоставив его собственной судьбе. И я сделал это не раздумывая.
Мы молча сидим, вновь погрузившись в воспоминания, но мне кажется, я понимаю течение его мыслей.
В конце концов я слышу его бормотание:
— Коэлет. Екклесиаст.
Я киваю головой:
— Человек из общины, любой из этих людей. Один из тех, кому Магистр доверял, и тот, кто послал его на бойню. Я больше не верю никому, Иоганн, писакам и докторишкам в особенности. Я не имею ничего против твоих друзей, но не проси меня сидеть и выслушивать ту чушь, которую они несут.
— Если ты не захочешь присоединиться к нам, я буду уважать твое мнение. Но об одном я должен тебя попросить — останься моим другом. — Он бросает взгляд во мрак соседней комнаты: — У меня семья. Если мне придется спешно бежать из города, я не смогу взять их с собой.
Больше в словах нет нужды: у нас по-прежнему есть то, чего не отнимет ни один шпик, ни одно поражение.
— Не беспокойся. Я присмотрю за ними.
Йоханнес Денк—единственный друг, который остался у меня.
Глава 9
Аугсбург, 25 августа 1527 года
Три удара и голос за дверью:
— Это я, Денк, открой!
Я вскакиваю с кровати, сбрасывая одеяло.
— Ищейки. Они взяли Дашера — ворвались к нему в дом, пока все спали.
— Вот дерьмо! — Я начинаю поспешно одеваться.
— В квартале полно стражников: они ходят по домам, им известно, где мы живем.
— А твои?
— У друзей, в безопасном месте, и нам тоже придется идти туда, здесь слишком опасно — они хватают всех, кто не живет в городе…
Собираю вещи и надежно прячу дагу под плащом.
— Это тебе совсем не пригодится.
— А может, и пригодится. Идем, показывай дорогу.
Мы спускаемся по лестнице и выходим в переулок. Он ведет меня по узким улочкам, где уже начинают открываться магазины. Я следую за ним, совершенно не ориентируясь в пространстве, мы входим в нищенский квартал. Я врезаюсь в собачью будку, которую отбрасываю ударом ноги: все время — за Денком, сердце бьется в горле. Мы останавливаемся перед крошечной дверью: два удара и невнятно промямленное слово. Нам открывают. Мы входим. Внутри темно. Ничего не видно. Он толкает меня к люку.
— Осторожно, лестница.
Мы спускаемся и оказываемся в погребе, свет падает на взволнованные лица: я узнаю нескольких братьев, которых видел в доме у Лангенмантеля. Жена Денка с детьми тоже здесь.
— Тут ты будешь в безопасности. Нужно предупредить остальных, я вернусь, как только смогу.
Он обнимает жену… плачущий сверток на руках… поглаживание дочери по голове.
— Я иду с тобой.
— Нет. Ты дал мне обещание, помнишь?
Он тащит меня к лестнице:
— Если я не вернусь, выведи их отсюда, стражников они совершенно не волнуют, но я не хочу, чтобы они подвергались риску. Обещай, что позаботишься о них.
Трудно бросать его на произвол судьбы — именно этого я больше всего и не хотел делать.
— Согласен, но будь осторожен.
Он крепко сжимает мне руку с грустной полуулыбкой. Я вытаскиваю кинжал из-за пояса:
— Возьми.
— Нет, лучше не давать им повода прибить меня как собаку.
Он уже карабкается по лестнице.
Оборачиваюсь, его жена стоит рядом — ни слезинки в глазах, сын у груди. Вновь вижу перед собой Оттилию — та же сила во взгляде. Вот такими я и запомнил их, крестьянских женщин.
— Твой муж необыкновенный человек. Он выпутается.
* * *
Они возвращаются втроем. Один из них — Денк. Я знал, что старый лис не попадет в капкан. Он умудрился прихватить с собой еще двух братьев.
Для тех, кто был заперт здесь во тьме, где лишь слабый свет сочился сквозь щель, эти часы показались бесконечностью.
Она обнимает его со вздохом облегчения. Во взгляде Денка решимость человека, не желающего терять ни секунды.
— Жена, послушай меня. Против вас они не имеют ничего, ты с детьми будешь в безопасности в этом доме, а как только буря уляжется, вы сможете спокойно уйти отсюда. Без сомнения, гораздо опаснее было бы попытаться скрыться сейчас, когда каждые ворота в городе контролирует стража. Жена Дашера приютит тебя. Я найду способ написать тебе.
— Куда ты направишься?
— В Базель. В единственный оставшийся город, где я не буду постоянно рисковать головой. Ты приедешь ко мне с детьми, как только все худшее останется позади — это вопрос нескольких месяцев. — Он оборачивается ко мне: — Друг мой, не бросай меня сейчас, поверь мне, я могу дать тебе слово: они не знают ни твоего имени, ни твоего лица.
