— Очень приятно, — сказал я. — Я Рафаэль Майер, новый инспектор, максимум четыре тонны.
— Милости просим, — сказал Вакнин-Кудесник. — Да будет тебе у нас удача.
На полторы головы выше меня, он положил мне руку на плечо и, хотя мы были совершенно одни посреди широкой пустыни, наклонился и отвел меня чуть в сторонку, словно собираясь поведать мне секрет.
— Слушай, мон ами, — сказал он. — Я вот, например, у меня есть такой обычай. Приходит к нам новый человек, и, когда мы с ним первый раз встречаемся, я всегда прошу его меня благословить.
— Хорошо, — сказал я.
— Каждый новичок, который к нам приходит, я его об этом прошу. Этому меня научил отец. Мужчины, когда они встречаются, должны благословлять друг друга. Не просто сказать «привет». Благословить по-настоящему.
Женщины, они столько проклинают нас про себя, что мы, мужчины, должны благословлять друг друга вслух, во весь голос.
— Ради Бога, Вакнин, я благословляю тебя, удачи тебе тоже.
— Не так, — сказал он. — Ты должен сказать точно теми же словами, что я. Скажи так: да благословит тебя Господь, Вакнин, когда ты ложишься и когда ты встаешь.
— Да благословит тебя Господь, когда ты ложишься и когда ты встаешь.
— Ты забыл сказать «Вакнин».
— Но Господь и мы с тобой знаем, что ты Вакнин.
— Не делай из меня посмешище, месье Рафи Майер! — разозлился он. — Ему столько просьб и молитв нужно выполнить и столько бедняг похожи друг на друга, поэтому Ему нужны имена. Что, тебе нужно, чтобы Он все перепутал?
Я аккуратист. Я не люблю путаницу. Я сказал:
— Да благословит тебя Господь, Вакнин, когда ты ложишься и когда ты встаешь.
Он начал волноваться.
— А теперь скажи… скажи вот так: чтобы твоя мать никогда не выгнала тебя из дома!
— Что это, Вакнин? Ты все еще живешь с матерью? Сколько тебе лет?
Его лицо помрачнело.
— Не заводись сейчас с вопросами! Скажи точно, как я тебя попросил: чтобы твоя мать, Вакнин, никогда не выгнала тебя из своего дома.
— Чтобы твоя мать, Вакнин, никогда не выгнала тебя из своего дома.
— И еще вот что… — Он уже весь дрожал, как ребенок, которого выпустили на свободу в магазине игрушек. — Скажи еще вот что… скажи вот так: чтобы твоя мать, Вакнин, никогда не любила твоего брата Шломо больше, чем тебя.
— Чтобы твоя мать, Вакнин, никогда не любила твоего брата Шломо больше, чем тебя, — благословил я его, повернулся и сказал, что мне пора.
— Нет! Нет! Не уходи! Ты замечательно благословляешь! — воскликнул Вакнин, бросился за мной и схватил за куртку. — Теперь скажи: и еще я благословляю тебя, Вакнин, чтобы твой брат Шломо вернул тебе женщину, которую он забрал у тебя.
— Послушай-ка, Вакнин, — сказал я. — Я не так хорошо знаю тебя, а твоего брата Шломо я и вообще знать не хочу, и я уже вполне достаточно благословил тебя для одного дня. Так что всего тебе хорошего и продолжим в следующий раз.
— Скоро?
— Да.
— Большое тебе спасибо, мон ами, — сказал он. — Теперь ты мой друг. Все, что тебе нужно, ты только попроси, и я, Вакнин-Кудесник, тебе это сделаю.
ПОКАЖИ МНЕ ТВОИ МУСКУЛЫ
— Покажи мне твои мускулы, Авраам, — попросил я после нескольких наших встреч, когда уже почувствовал себя в его обществе легко, как желанный гость.
Старый каменотес — в действительности он был тогда моложе, чем я сегодня, — радостно улыбнулся. Он положил матраку, как обычно, на бедро своей правой, согнутой ноги и протянул ко мне руку. Для начала он распрямил и сжал все свои пальцы, один за другим, от мизинца до указательного, как будто доил перевернутый сосок воображаемой коровы, и я положил ладонь на его руку и почувствовал, как ходят под кожей мышцы его предплечья.
Затем Авраам сжал руку и повернул кулак, и под его локтем вздулся горячий каменный бугор.
— Ты видел такое? — спросил он, приподнял руку и напряг бицепс. — Потрогай, потрогай, попробуй здесь тоже.
Мои пальцы ощущали теплые перекатывания плоти. Он поворачивал руку туда и обратно вокруг локтевой оси, и мускулы двигались, как тяжелые животные в клетке. А потом он вытянул обе руки перед собой и сказал:
— Садись сюда!
Я посмотрел на его большие, покрытые пылью ладони, изрезанные глубокими трещинами.
— Куда?
— Садись, садись, Рафаэль, сюда. На мои руки.
Я немного поколебался и с опаской уселся на эти ладони, которые оказались устойчивыми, точно стрелы подъемного крана.
— Держись, — сказал он и медленно-медленно начал подымать и опускать меня вверх-и-вниз, вниз-и-вверх, и я засмеялся от удовольствия и страха.
«Кач-покач, как-покач», — пытался он напевать, но ему так много лет не доводилось петь, что теперь слова выползали из его рта тяжело и скрипуче, точно гравий.
— Как в день рождения, — сказал я.
— Когда ты вырастешь и начнешь бывать в разных местах, — его руки поднимались и опускались, — если увидишь в каком-нибудь месте красивый камень, ты принесешь его мне, да, Рафаэль?
— Да, — сказал я.
— Ты не забудешь?
— Нет.
— Слово мужчины?
— Да.
Теперь ему удалось, и он запел:
Кач-покач, кач-покач,
Вверх-и-вниз, вниз-и-вверх.
Что вверху?
Что внизу?
Только я,
Я и ты.
Кач-покач, как-покач,
Вверх-и-вниз, вниз-и-вверх.
Вверх-и-вниз, вниз-и-вверх, пока в чайнике на жаровне не вскипела вода и дядя Авраам объявил: «И еще разик, на следующий год» — и подбросил меня последним сильным броском, и я взлетел над креслом его рук и полетел вниз так, что у меня все подпрыгнуло внутри. Он поймал меня, на мгновенье обнял и прижал к груди.
— Попьем нашего чая?
Он плеснул немного кипятка в две чашки из толстого стекла, отодвинул их большим пальцем, который давно уже не ощущал жара, и заварил нам чай с большим количеством сахара и лимона.
— Так что слышно дома, Рафаэль?
— Слышно хорошо.
— Квартиры соединились красиво?
— Очень красиво.
— А мама, и бабушка, и твоя сестра?
— В порядке.
— А тети?
— Тоже.
Короткое молчание. Вздох. Проглоченная слюна.
— Передай своей тете привет от меня, да, Рафаэль?
— Какой тете?
— Ты знаешь.
— Хорошо, я передам.
