Философский камень найден и снова потерян
На следующий день после исцеления герцога Фабрицио работал в лаборатории. Впервые за много месяцев на душе его было спокойно.
Окна лаборатории, которая одновременно служила студией, были покрыты бумагой, пропитанной оливковым маслом. Так в комнату проникал мягкий рассеянный свет, идеально подходящий для живописи. Однако недописанный портрет на мольберте оставался нетронутым. В последние две недели Фабрицио больше занимала алхимия, чем рисование. В голове рождались замысловатые идеи. Древняя книга, присланная другом из Майнца, вдохновляла, в голове бурлили новые мудреные идеи. Фабрицио прилежно работал, движимый не демоном, но побуждением. Он был одержим поисками великой тайны, вдохновлявшей каждого алхимика с начала времен — философского камня. Окончательной разгадки тайны жизни и смерти. Драгоценности Уробороса. Он снова вспомнил древнее высказывание: «Камень, но не камень, драгоценность, лишенная ценности, предмет многих форм, не имеющий формы, неизвестное, что всем известно». Священник не желал бессмертия, как многие алхимики. Это глупо. Он хотел избавить мир от страданий. Только это имело для него значение. Многие подбирались вплотную к правде, не желая основополагающей истины. Он стоял уже почти на пороге великого открытия, почти, почти…
Фабрицио помешивал содержимое большого тигля на огне. Сверяясь с открытой книгой, он перевернул страницу, потянулся за кувшином, стоящим на полке, высыпал его содержимое в тигель и снова перевернул страницу. Он выпрямился.
— Половина репы? Должно быть, корнеплод содержит какую-то живительную субстанцию.
Фабрицио вышел из лаборатории. Он вернулся через секунду с репой в руке. Положив ее на стол, он порезал половину на кусочки и бросил их в тигель, оставив вторую половину на столе. Через несколько мгновений жидкость, которая до этого была темно-серого цвета, сделалась ярко-золотистой. Увидев это, ошеломленный священник снова сверился с книгой.
— Еще один ингредиент… горсть доброго чернозема.
Он устремился в огород позади лаборатории.
Пока его не было, в комнату с кипящим тиглем вошел Омеро. Он почувствовал приятный запах и увидел на столе половинку репы.
— О? Суп из репы? Странный цвет.
Он взял ложку, зачерпнул немного супа и попробовал на вкус.
— Совсем несоленый.
Высоко на полке стояла солонка. Схватив ее, Омеро щедро посолил суп. Жидкость утратила густой золотистый оттенок и снова стала серой. Слуга снова пробовал варево, когда из сада вернулся Фабрицио с горстью земли.
— Это для супа?
— Для супа? Для какого супа?
Омеро взглянул на тигель:
— Там соли не хватало. Сейчас в самый раз.
— Соль? Ты насыпал в мой состав соли?
Фабрицио заглянул в тигель, и сердце его оборвалось. Он упал на стул.
— Не знаю, убить тебя или разрыдаться!
— Я увидел репу… подумал… — Он помолчал. — Вы можете снова его сварить. Положите то же самое, вот и все.
Фабрицио махнул свободной рукой.
— Это требует такой исключительной точности. Должно повезти, чтобы все получилось. Положение и фазы звезд и планет должны быть самыми благоприятными. Они должны выстроиться идеально. Один миг — и все меняется. Это невозможно, невозможно… — Он наклонился вперед, ощутил запах земли на ладони и вздохнул. — Омеро, что, по-твоему, это значит? «Камень, но не камень, драгоценность, лишенная ценности, предмет многих форм, не имеющий формы, неизвестное, что всем известно». Легендарная тайна философского камня. Как ты думаешь? Что это может быть?
Омеро пожал плечами:
— Загадка, конечно.
Фабрицио внезапно передумал обсуждать столь глубокие понятия со слугой.
— Разумеется, загадка. Не знаю, зачем я тебя спрашиваю. Должно быть, всему виной внезапное отчаяние, которое я чувствую оттого, что никогда не достигну его, никогда не найду философский камень.
Последние слова Омеро не услышал. Он был занят, роясь под столом, где неделей раньше спрятал бутыль вина.
Пьеса. Действие 5
Высохшая красотка
Уго Мантуанский со своим мастифом вел Арлекина и Панталоне сквозь комнаты и коридоры своего замка, в которые десятилетиями почти никто не заглядывал. Они топали, поднимая облачка пыли.
— Куда мы идем? — прошептал Панталоне.
— Он сказал, что хочет нам что-то показать. Кажется, для него это важно. — Арлекин видел перед собой блестящие тестикулы пса и длинный хвост, болтающийся из стороны в сторону.
Панталоне громко рыгнул и сразу вспомнил чесночный соус, которому они только что воздали должное, снова ощутив во рту его вкус. Арлекин помахал рукой в воздухе. Мантуанец не обратил на них внимания.
Почти час они шли по коридорам, которые, казалось, закручиваются словно кишки, по сумрачным комнатам, проходили мимо окон, наполненных перезрелым персиковым закатом. Через одно окно Арлекин увидел болота, тянувшиеся на многие мили. Зловонные озера стоячей воды, утыканные плотными пучками тростника. В другом окне он заметил двор, заполненный изогнутыми колоннами, уходящими в никуда. Троица двигалась дальше сквозь сгущавшуюся тьму.
— Не нравится мне это, — сказал Панталоне.
Наконец они пришли в комнату, вход в которую был заложен кирпичами до половины человеческого роста.
Уго остановился и обернулся к ним. Глаза его стали влажными и печальными. Он поднял руку:
— Берегись, Панталоне. И ты тоже, болван. Это любовь.
В комнате, на резном деревянном стуле с потертым бархатным сиденьем пурпурного цвета сидела женщина, или, скорее, девушка, или, точнее, существо, что некогда, очень давно, было девушкой. Она выглядела невероятно иссушенной, почти как мумия.
— Фу. — Панталоне отвернулся.
— Смотрите на нее, — потребовал Уго. Лицо его светилось восторгом. Арлекин понял, что он тосковал по девушке, пристально глядя на нее, думая о далеком прошлом. В лице горбуна читались поровну удовольствие и боль.
Актеры снова посмотрели на девушку. На плечи ее был накинут шелковистый соболий палантин, орехово-коричневый, серебристый на концах. Голова мертвого соболя кусала собственный хвост. В руках девушка держала переплетенный пергамент, такой же высохший и сморщенный, как ее лицо и руки. Казалось, она неотрывно на него смотрела.
Ее губы очень медленно двигались.
— Она живая! — Панталоне отшатнулся. — Dio mio! Она жива!
Арлекин изумленно уставился на нее, разинув рот.
Уго пожал плечами:
— Жива. Да, можно сказать и так. Она читает поэму, которая дарит ей бессмертие. Поэт обладал огромной силой. Он сказал, что она не умрет, пока читает его творение.
