— Ага. Да ладно. Конечно, я этого не сделаю. Только пусть о тебе заботится Ви, а обо мне Салли. Все. Я перезвоню тебе позже, а то у меня рожа намылена. — И она брякнула трубку.
Чувствовала я себя отвратительно, и было обидно, что я не могу поехать к Клариссе. С другой стороны, ко мне пришло какое-то облегчение. Я снова уснула и, проснувшись в четыре часа дня, поняла, что у Ви не иначе как выходной — поняла это по шуму пылесоса и по тому, как труба его тыкалась из коридора в мою дверь. Очень раздражали птицы за окном. Когда Ви выключила пылесос, чтобы переместиться с ним куда-то, я услышала, как она хихикает себе под нос.
— Что смешного? Думаешь, ты очень умная? — крикнула я.
Дверь открылась, и в комнату просунулась голова моей матери.
— Конечно, — ответила она и вдруг, увидев ворох подушек и меня, несчастную, больную и жалкую, на постели, воскликнула: — Господи! На кого ты похожа? Жуть!
— Спасибо, — сказала я.
Ви подошла к моей постели и села рядом.
— Тебе нехорошо? — Она тут же унюхала запах перегара и помрачнела. — Ой, Вилли!.. Ты что, пила? С какой стати? Ты же знаешь, тебе нельзя.
— Из-за Комочка?
— Ну да.
— Ну допустим, знаю. Вернее, не знаю. — Я соображала, сказать ей или не сказать, что это, по-моему, бесполезно, что я не готова быть матерью, что мне, наверное, надо забыть о Комочке и кое о чем позаботиться. Далее взгляд мой упал на крест у нее на груди, и какой-то чертик внутри подстегнул меня ехидно поинтересоваться: — Кстати, как прошла ночь, Ви? Все удалось?
Мать изогнула бровь и поджала губки.
— Великолепно, — сухо сказала она. — Уж точно не как тебе.
Я вспомнила Фельчера и поморщилась.
Потом я вспомнила про Клариссу, про полупьяный разговор с Салли…
— Ви, мне надо с тобой поговорить, — объявила я. — Я звонила Клариссе.
Лицо матери как-то сразу посветлело и помолодело, мешки под глазами разгладились, и она сейчас выглядела на свои сорок шесть.
— Ну как там она, моя маленькая Кларисса? — В ее голосе звучала нежность.
Я раздумывала над ответом, раздраженно прислушиваясь к голосам на улице. Они мешали мне сосредоточиться, целая толпа туристов — по меньшей мере четверо мужчин явно спорили, по меньшей мере один ребенок плакал, а две женщины что-то выговаривали друг другу. Меня это не удивляло — в августе здесь не бывает счастливых туристов, в августе сюда приезжают все остальные: сердитые, расстроенные, обиженные, занудливые — одним словом, какие угодно, только не счастливые. Еще в августе всегда приезжают бостонские фанаты. Я подождала, когда эта толпа пройдет, и сказала:
— Она прекратила лечение антителами, Ви. Ну помнишь, я тебе говорила?
Мать изменилась в лице.
— Как это? Почему?
Я села на постели.
— Кларисса увлеклась гомеопатией, и у нее сейчас большие проблемы.
Мать нахмурилась, размышляя о чем-то, затем сказала:
— И о чем она только думает?!
— Не знаю. По-моему, ни о чем. Салли просил меня поскорее вернуться в Сан-Франциско и помочь ему ухаживать за ней. По-моему, он дошел до ручки и на грани срыва. Я что-то побаиваюсь за него.
— Ну и чего же ты ждешь? Надо ехать. — Она потянула с меня одеяло.
— Знаю, что надо, но не все так просто. Сегодня утром я звонила Клариссе — она не хочет, чтобы я приезжала. Разозлилась даже. Сказала, что я буду мешать ей, велела оставаться дома, потому что я, видите ли, сама нуждаюсь в заботе. В твоей заботе. Сказала, что я не помощницей ей буду, а обузой.
Мать теперь снова выглядела постаревшей — лицо обрюзгшее, в каких-то рытвинах.
— Ой, Солнышко, что же делать? Я считаю, ты должна быть с ней, хотя она, конечно, права. Прямо сейчас тебе ехать не надо, ты же сама нездорова. К тому же если ты уедешь, так и не узнав, кто твой отец, и зная только, что он здешний, то у тебя в голове сложится пунктик насчет Темплтона — на каждого знакомого мужчину из здешних ты будешь думать, что он твой отец. Начнешь ненавидеть родной город, и тебя сюда потом вообще на аркане не затащишь. А нам ведь такого не надо, правда же?
— Ну да. Я и так-то вряд ли бы вернулась.
Мать скинула тапочки и взобралась на постель с ногами. Взяв меня за руку, она сказала:
— Я бы такого не пережила. Это же твой родной город, Вилли. Наша семья так связана с его историей, что ты просто не можешь не возвращаться сюда. Ты же из рода Темплов. И знаешь, что я всегда хотела, чтобы ты осталась здесь жить. В этом городе обязательно должен жить кто-нибудь из Темплов. Тебе нельзя ненавидеть Темплтон. Так что же нам делать? Как поступить?
Так мы сидели, взявшись за руки. Рука у матери была сильная и теплая, я даже чувствовала ее пульс.
— Ну ты, например, могла бы сказать мне, кто мой отец, и тогда я могла бы вернуться в Сан-Франциско и уж там разобраться со всеми проблемами. Выломала бы Клариссину дверь, если понадобится. Устроила бы у нее в холле засаду. Это если бы ты сказала мне, кто мой отец.
— Я могла бы сказать. А ты хочешь?
— Нет, — неожиданно для себя ответила я.
Мать, похоже, ожидала такого ответа. Даже не глядя, я почувствовала, как она кивнула.
— Вот видишь? Нет. Просто ты не хочешь, чтобы тебе подсунули готовенькое. Хочешь разобраться во всем сама. Иначе всю жизнь тебя будут мучить сомнения. Недоверие.
— Да, — согласилась я. — К тому же это мешает мне сосредоточиться на… других проблемах.
— Ладно. Я поговорю с Клариссой, попробую переубедить ее хотя бы в одном, — сказала Ви. — Ну а ты? Куда ты добралась в своих поисках?
Я откинулась спиной на подушки.
— Сейчас изучаю линию Хетти. Некто по имени Синнамон Эверелл Стоукс Старквезер Стерджис Грейвз Пек.
Мать присвистнула.
— Ну-у, это знаменитая личность!
— Это точно. Пять мужей, и всех похоронила. И я еще копаюсь в законных связях Шарлотты Франклин Темпл. Это дочь Джейкоба Франклина Темпла. Тоже писала романы, как я выяснила. Nom de plume, то есть литературный псевдоним — Сайлас Меррил. Но тут я зашла в тупик. Никакой информации об этих загадочных дамах Викторианской эпохи.
— Шарлотта и Синнамон… что-то очень знакомое, — отозвалась мать.
— Ви, ты только сейчас не вдавайся в воспоминания, а то припомнишь кого-нибудь не того. Не волнуйся, я сама во всем разберусь.
Но мать задумчиво смотрела на меня, быстро-быстро моргая.
— Ой, подожди!
Она спрыгнула с постели и побежала куда-то вниз. Я слышала, как скрипели лестницы в викторианском крыле дома. Я слышала, как она зашла в комнатушку, где хранила свои книги и бумаги, и как на обратном пути смеялась.
