Когда птицы огромной черной тучей улетели за горы, земля была по колено завалена сбитыми голубями, некоторые еще стонали. Колонисты, пресытившись бойней, оставляли их умирать в муках.
Я наблюдал за всем этим, и мне было тошно. Я словно врос в землю и не мог сдвинуться с места. Ведь эти голуби прилетали сюда всего раз в несколько лет, нисходили с небес на эту землю как благословенное знамение. И в первый раз за все времена их встретили здесь бойней. Я раздавил окровавленную голову раненой птицы, чтобы прекратить ее мучения, и в душе моей черной волной поднялся гнев. Я был свидетелем истребления, никчемного безжалостного истребления.
И устроено оно было с разрешения Дьюка. Во время этой бойни он смеялся, хохотал. Это он предложил выволочь пушку. Он притащил с собой своего младшего сынка, сморщенного четырехлетнего старичка Джейкоба. Мальчонка, весь перемазанный в крови, ликующе таращил глазенки и лыбился.
Грудь мою сковала боль, а мой старый друг Сагамор, опустившись на колени, задыхался от горя. Когда Дьюк увидел Сагамора на коленях, веселье сошло с его лица. Он опустил на землю своего Джейкоба и велел ему бежать к Почтенной, потом направился к нам. Я выступил на шаг вперед, косясь на томагавк моего друга. Но несмотря на мою ненависть к Дьюку Темплу, несмотря на желание убить его прямо там, я не сделал этого — я вспомнил его милую, трогательную, слабенькую жену Элизабет, и рука моя, потянувшаяся было к ружью, опустилась.
Он подошел к нам и склонил голову.
— Вождь Чингачгук… — начал он, но его остановил взгляд Сагамора.
— Ты можешь оставить себе того подстреленного оленя, Дэйви, — сказал Дьюк, но лицо моего друга было суровее камня и Дьюк прибавил: — Могу ли я предложить вам денег в качестве компен…
Я поспешил остановить его жестом.
— Мы уходим, — сказал я. — Сегодня. — Это я решил в тот момент. Мы уходим в западные леса к сыну Сагамора Ункасу.
Сагамор посмотрел на меня, и хоть и не любил английского, но понял, что я сказал. Мне показалось, он кивнул с облегчением. Тогда я еще не знал того, что мне предстояло узнать позже, — про Ункаса и Кору и про их красавицу дочку Безымянку. И когда я повернулся к Дьюку, еще не зная, что мы вернемся, я сказал то, чего, возможно, не следовало говорить.
Глядя в глаза Дьюку Темплу, я проклял его.
— Да будешь проклят ты, твой город, твоя семья и твои потомки на семь поколений за все твои грехи? — сказал я.
Сагамор поднялся, и мы пошли прочь. Я хорошо помнил те нескончаемо долгие воскресные дни моего детства, когда мой отец бесновато вещал с церковной кафедры и мой копчик не переставал болеть от сидения на жесткой скамье, а потому и хорошо знал, что нет в этом «добром» мире ни одной вещи, способной заставить меня оглянуться назад.
Глава 15
ГЕРОИЧЕСКАЯ СТОРОНА ВИВЬЕН
Я успела проспать только часа четыре, когда меня разбудил проезжавший по Озерной улице туристский автобус. Голос гида ворвался в мои сны: «…слева вы видите Эверелл-Коттедж, где во времена Мармадьюка Темпла располагалась дубильня…» Еще с закрытыми глазами я потянулась к телефону, чтобы набрать номер Клариссы, и от первого же движения мозг у меня в голове задрыгался словно брошенная заживо в котел зверушка. Моя подруга схватила трубку с первого же гудка, и голос у нее был уже заранее сердитый.
Я только успела произнести ее имя, и это подействовало как стартовый выстрел — Кларисса напустилась на меня со всем присущим ей темпераментом:
— Вилли, я убью тебя! Просто убью, если ты еще хотя бы раз вздумаешь действовать у меня за спиной, принимать за меня какие-то там решения, не посоветовавшись сначала со мной! Господи, я проснулась сегодня утром, и Салли мне выкладывает: «Не волнуйся, Вилли скоро приедет, мы с ней разговаривали сегодня ночью, и она обещала». Да я чуть не угрохала его на месте!
В трубке я услышала шум хлопнувшей двери и представила себе бедного Салли, с красным от злости лицом выскочившего из квартиры. А Кларисса продолжала:
— Неужели ты думаешь, я не попросила бы тебя приехать, если б хотела? Как ты до сих пор не поняла, что мне не надо, чтобы со мной нянчился тот, кому сейчас хуже меня? И с чего ты вообще взяла, что мне нужен какой-то там вонючий покой?! И кто дал тебе право решать за меня? Кто дал тебе это вонючее право?!
Трудно, очень трудно было мне сохранять спокойствие во время этой ее яростной рулады, но когда представила себе Клариссу, маленькую, худенькую, бледную, со сморщенным от злости личиком, я, стиснув зубы, только и могла сказать:
— Может, я имею такое право, потому что являюсь твоей лучшей подругой? А может, потому, что хотела утешить Салли, который находится на грани срыва? А может, просто потому, что я нужна тебе?.
— Ты не нужна мне! У меня все отлично!
— Все ясно. Гомеопатия, — сказала я. — Я завтра же приеду, и ты меня не остановишь. — Я свесила ноги с постели и вдруг почувствовала такую слабость, что улеглась снова.
А Кларисса чуть ли не прошипела мне в трубку:
— Вильгельмина Аптон! Я тебя очень люблю. Ты моя лучшая подруга, но если ты не послушаешься и соберешься ехать сюда в твоем нынешнем состоянии, то я вынуждена буду рассказать Ви кое-что такое, чего ты, возможно, не хочешь, чтобы она знала. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду, дорогая моя мисс «Аудиодидакт»?
От этих ее слов меня еще больше замутило, голова вконец разболелась, и язык пересох.
— Ты не посмеешь, — сказала я.
— Еще как посмею, — мрачно отозвалась Кларисса.
— Нет, не посмеешь, — повторила я, хотя была уверена в обратном.
Речь шла о единственной подробности, о которой я никогда не рассказывала Ви и о чем знала только Кларисса, — о том, как в колледже, переняв у Клариссы ее расточительность и по уши увязнув в долгах, я затеяла маленький теневой бизнес под названием «Аудиодидакт», заключавшийся в написании академических работ. Выглядело это следующим образом. Любой богатый бездельник мог дать мне аудиокассету, на которую он бездумно наболтал первое, что пришло ему в голову, по теме его курсовой или дипломной работы, и я давала толкование этим бредням, вникала в суть вопроса, проводила необходимые исследования и, в сущности, писала за этих людей их работы. Только один раз, когда писала для какой-то хоккейной звезды, я получила тройку и мне пришлось вернуть деньги. Я прославилась на всю округу, о моем бизнесе раструбили по пяти колледжам, и народ искренне считал его законным. Только Ви моей затеи не оценила бы. Это было бы самым горьким разочарованием ее жизни. «Я не могу обеспечить тебя деньгами, Солнышко, — всегда говорила она, — но ты можешь получить от меня мозги и нравственные устои». И то и другое не очень-то вязалось с моим бизнесом, и я точно знала: она мне этого не простит, а узнав, всю жизнь потом будет смотреть на меня совсем другими глазами. Я боялась разбить и ее, и свое сердце.
— Кларисса! Это что, гнусный шантаж?
