— Я знаю об этом, — продолжает он, выдыхая дым. В лобовом стекле отражается красный огонек сигареты. — Чувствую это… Разве ты стал бы смотреть, как пропадает твой родной брат, ближе которого у тебя никого нет? Я так не могу. Поэтому хочу помочь Муцуми, Юрико, тебе, всем остальным…
— Разве ты не убил бы родного брата, чтобы прекратить его мучения? Просто акт милосердия.
— Не верю, что все те люди, которые приходили к тебе на собрания, так уж мучались.
— Люди не верили, что Земля круглая. Как их вера повлияла на ситуацию? Насколько они были правы в своей вере? Думай своей головой, Котаро. Именно думай, а не вытаскивай из памяти, как фокусник карты из шляпы, все те шаблоны, которые вбили в тебя другие. Все шаблоны рано или поздно разрушатся. Что будет с тобой, если вдруг это произойдет сейчас? Как ты будешь жить без своих любимых представлений о мире? Сможешь ты увидеть и принять его таким, какой он есть, или у тебя не хватит сил вынести прозрение? Как думаешь?
— Пошел ты, — говорю.
Замкнутые в капсулу из стекла и металла мы в полном молчании продолжаем путь на запад. Над нами неподвижное звездное небо. Лучи фар выхватывают из темноты кусок асфальта. Полоса разметки жирной змеей заползает под тупой капот ниссана. Мне кажется, что на самом деле мы стоим на месте. Просто колеса машины вращают землю, подминая ее под себя…
Я постигаю смысл слова «сомнение».
Глава 17
На рассвете мы проезжаем указатель с надписью: Мидзусава. Там написано что-то еще, какое-то приветствие, но я не успеваю его прочесть. За рулем опять Муцуми, нога которой приклеилась к педали газа. Глядя на ее остекленевшие глаза и приоткрытый рот, я думаю, а не принимает ли она еще что-нибудь, кроме антидепрессантов. Что-нибудь пободрее. Такэо рядом со мной изучает карту на экране ноутбука. Почему-то это карта Окинавы.
— Такэо, — зовет Муцуми, оборачиваясь. На скорости девяносто километров в час это забавный трюк.
— Что, сестренка?
— Мидзусава. Мы только что въехали.
— Хорошо, сестренка. Сбавь немного скорость.
— Ты помнишь? Здесь живет господин Рэй.
— Конечно, помню. Езжай помедленнее, — глядя в монитор бубнит Такэо.
— И что ты скажешь по этому поводу? — Муцуми снова разворачивается к нам. Машину резко бросает в сторону.
— Сестренка, смотри на дорогу… Что я должен сказать?
— Когда мы навестим его?
Такэо закрывает ноутбук и устало трет глаза:
— Не мы, а я, сестренка. Я навещу его сегодня ночью. А ты побудешь с Юри и Котаро…
— Ну, Такэо!.. — она капризно выпячивает нижнюю губу. — Ну, пожалуйста! Ты же знаешь, как давно я хотела этого!
— Сестренка, давай в другой раз.
— Ну, пожалуйста! Ведь все равно это надо сделать…
— Слышала слово «приоритет»?
— Слышала… Но какая разница? Ты будешь заниматься своим делом, а я своим… Я тебе не помешаю, ты же знаешь… Будь хорошим братиком, пожалуйста, — она канючит как ребенок выпрашивающий дорогую игрушку. — Это ведь недолго. Больше я ни о чем тебя просить не буду.
— Муцуми-тян, милая, давай в другой раз.
— Не-ет, — ноет она, дергаясь на сидении совсем как капризная малолетка. — Сколько можно ждать? Ну, я тебя очень прошу!
Такэо смотрит в окно, на рисовое поле. Вода весело поблескивает на солнце.
— Неужели ты не можешь выполнить просьбу своей больной сестрички?
Такэо вздыхает, достает сигарету и пожимает плечами:
— Хорошо. Я возьму тебя с собой. Только прошу тебя на будущее — не надо спекулировать на моей любви к тебе.
— Не буду, — послушно говорит Муцуми. Точь-в-точь ребенок, добившийся своего и теперь готовый пообещать все, что угодно, лишь бы папа не передумал.
— Не волнуйся, братик, все пройдет отлично. Доверься мне…
— Что за господин Рэй? — спрашивает Юрико.
За все утро это ее первые слова. Я почти забыл, как звучит ее голос.
— Коллекционер, — отвечает Муцуми.
— Что он собирает?
— Картины.
— А зачем ты хочешь встретиться с ним?
— Хочу взглянуть на его коллекцию.
Мы завтракаем в небольшом семейном ресторанчике. Посетителей мало. Все порядочные люди в это время уже работают в поте лица. Интересно, как бы отреагировал хозяин заведения, если бы узнал, что за компания сидит за дальним столиком? Вряд ли пригласил бы зайти еще раз.
Муцуми отправляет порцию риса в рот и мычит:
— Баоныи. Нуо уи баоныи.
— Что, сестренка? — рассеянно переспрашивает Такэо, прихлебывая мисо.
— Нужно купить баллончики с краской. Или лучше кислота? Как ты думаешь?
— Мне все равно. Как хочешь.
— Надо придумать что-нибудь пооригинальнее… — она задумчиво ковыряет палочками рис.
Мы с Юрико едим молча. Я слишком голоден, чтобы поддерживать разговор. Юрико, похоже, просто на все плевать. В общем-то, я с ней согласен. Картины господина Рэя, которого я никогда не видел, мало заботят меня.
— Давай расстреляем картину из твоего пистолета? — оживляется Муцуми.
— Слишком шумно. И легко отреставрировать. Не пойдет. Подумай еще.
Она хмурит брови. Да, серьезная проблема — как испоганить произведение искусства. И сделать это оригинально, а главное — окончательно. Есть над чем подумать. Тоже своего рода творчество. Кто сказал, что только в созидании может проявиться творческое начало? Красиво уничтожить прекрасное не менее сложно.
— Промазать оба полотна хорошим клеем и соединить их!
— Скучновато, сестренка. Подумай еще.
Это — эстетизация смерти. Это — сотворение разрушения.
— Можно превратить картину в ковер из цветов.
— Как?
— Проделать дырочки и вставить в них цветы.
— Ты будешь возиться с этим не один день.
— Тогда посадить искусственные цветы на клей.
— Реставрация.
Муцуми откладывает палочки и залпом выпивает стакан минеральной воды. Ее глаза лихорадочно блестят. Это — возбуждение. Акт разрушения и половой акт — по сути одно и тоже. И там, и там, ты убиваешь то, чем восхищаешься. Убиваешь, потому что не можешь этого восхищения вынести…
— Как все сложно, — вздыхает Муцуми и лезет в свою сумочку.
У нее в ладони две розовые капсулы. Она аккуратно кладет их по очереди в рот и запивает еще одним стаканом минералки.
Конечно, сложно, думаю я. Еще как сложно! Мне тоже было непросто, когда я смотрел на тебя в первый раз, еще не зная, что ты чокнутая сестра другого чокнутого. Тогда ты была олицетворением того, что я ненавидел. Красота, которой никогда не сможешь обладать и никогда не сможешь уничтожить — что может быть хуже? Когда я узнал тебя лучше, мне стало намного легче смотреть тебе в глаза…
