Справа, слева, впереди неторопливо двигались человеческие фигуры. Человеческие? Наверное. По крайней мере, похожи. Трудно сказать определенно. Очертания каждой скрадывали темно-серые, под стать небу, балахоны. С капюшонами на головах.
Да. Именно так это и должно выглядеть. Как же я мог забыть? Поле Истины. Путь, по которому проходит всякий, призванный к Престолу Сущего. Как же нас много!
Шедший впереди, шагах в тридцати, человек вдруг провалился в туман. Мутные клубы взволновались, взвились малым водоворотом… и разгладились. Словно никого и не было. Этому несчастному уже отмеряно по мере его. Тяжесть грехов, накопленных при жизни, оказалась слишком велика. Не всем, ох не всем добраться до края Поля Истины. На то оно и создано.
Иди, Молчун, иди и молись. Кайся в грехах и проси прощения. Сущий строг, но справедлив. Он видит все.
Осторожно поднимаю ногу. Опускаю. Под подошвой твердь. Следующий шаг. Завораживающий ритм движений.
Иди, Молчун, иди.
Людей становится все больше. Все ближе и ближе мы друг к другу. Какая коса смерти гуляет сейчас по земле? Снова война? Или наступил Последний Срок?
Спутник справа откидывает капюшон.
Темные с проседью волосы. Суровая складка в уголке рта. На щеке и висках — белые иглы изморози.
Сотник.
Прости меня, если сможешь!
Делаю шаг в полной уверенности, что под ногой провал. Предавшему дружбу нет дороги в благодать.
Нет. Миновало.
А где же Сотник?
Его место заступил Лох Белах. Длинные усы в запекшейся крови. Правого глаза не видно вовсе — сплошной набрякший кровоподтек. Перворожденный удивленно смотрит на изувеченные сквозными ранами ладони…
Выходит, врут жрецы, когда говорят, что лишь люди вхожи к Престолу Сущего? Что нет у сидов души?
Только подумал об этом, Лох Белах исчез.
Новая фигура приближается ко мне. Тонкие пальцы вертят амулет на длинном кожаном шнурке. Что за игрушка?
Не может быть!
Деревянный человечек. Толстое туловище, короткие, сложенные на животе ручки, кургузые ножки. Черты лица только слегка намечены неумелым резцом.
Не может быть!
Крик рвется из горла, но замирает, так и не родившись. Звукам нет места на Поле Истины. Все поглощает туман.
Этот амулет я вырезал сам, своими руками. И сам зарядил, в меру умения отобрав Силу по крупицам из аэра.
Слабенький амулет. Игрушка. Его я надел на шею младшему братишке, малышу Динию, когда в последний раз, тайком, посетил родной дом.
Силюсь заглянуть под капюшон.
Неужели и он умер?
Не может быть!
Тьма. Только тьма, скрывающая черты лица, клубится в обрамлении грубо обметанной дерюги балахона.
Тянусь, чтобы отбросить в сторону досадную помеху.
Диний поворачивается ко мне. Медленно поднимает руки… Где же амулет?
Капюшон падает на плечи.
Золотая челка и смарагдовые глаза.
Мак Кехта!
Она улыбается мне доброй материнской улыбкой. Чуть устало и укоризненно. Из прокушенной губы на ямочку подбородка стекает черная струйка крови.
Трясу головой, силясь отогнать призрак.
Мак Кехта в беззвучном хохоте запрокидывает голову. Рукава балахона взлетают, как крылья стрыги. Пальцы с посинелыми крючьями ногтей растут на глазах, тянутся к моему горлу…
Сида хохочет…
Ее острые клыки влажно поблескивают.
Длинный язык пробегает по бескровным губам…
Догадка обжигает внезапно — бэньши!
Холодное прикосновение к кадыку. Я отшатываюсь, падаю навзничь и лечу в черную бездонную пропасть…
— Молчун, ты чего? Гелка? Откуда? Ведь я… — Тьма. Вокруг тьма…
— Молчун, не пугай меня!
Я вскочил и опустил ноги на земляной пол.
Холодное прикосновение к босым пяткам мгновенно приводит в чувство.
Я же дома!
Значит, все увиденное было лишь сном. Кошмаром разыгравшегося воображения.
Да и тьма не такая уж непроглядная. В малое оконце под стрехой пробиваются слабенькие серые лучи. Должно быть, светает.
— Молчун, ты как?
Ну вот, старый дурак, напугал девку. Мало ей своей боли? Тебя еще успокаивать.
— Все хорошо, белочка. Сон страшный приснился. — Врагу б моему самому злому такой сон. Сердце до сих пор колотится о ребра, словно пару лиг бегом отмахал. Рубашка вся намокла, хоть выкручивай.
Вот уже и глаза привыкли к темноте, а может, просто света больше стало. Гелка, одетая по-походному, как давеча с вечера договорились, стоит около моего топчана. Правильно, если уже рассвет, то пора выдвигаться к перворожденным — они разбили бивак около развалин «Развеселого рудокопа». Коль вырвал обещание у телохранителя, надо пользоваться моментом.
— Все, Гелка, идем. Прощайся с печкой — она по тебе скучать будет.
Девка улыбнулась. Значит, успокоилась после испуга, раз шутки понимает.
Одеваться мне особо не пришлось — спал одетый. Намотал портянки да сунул ноги в сапоги. Встал, прицепил нож на пояс. Оружие! Аж самого себя забояться можно.
Кисет с самоцветами еще со вчерашнего дня висел у меня за пазухой. Чтоб не забыть утром в суматохе. Слишком большие надежды я на него возлагал.
Два мешка, собранные загодя, стояли в углу у двери. Один — поменьше — Гелке. Там всякая кухонная справа (ложки, миски, соль, пара мешочков с травяной смесью для заварки — донник, цветки боярышника и ромашки, листья и сушеные ягоды земляники), нитки, иголки, запас ее одежки. Другой — побольше будет — для меня. Главное, что я туда напихал, — это запас провизии. Мука, остаток сала, выменянного у торговцев в прошлом месяце, копченые вертишейки, тушки которых пришлось изрядно покромсать, чтобы унести как можно больше мяса. Туда же сложил охотничью и рыбацкую снасть — кто знает, на какой долгий срок растянется дорога. Может, придется на подножный корм переходить. Два меховых одеяла скручу и привяжу сверху. Туда ж и котелок. Не большой, как у походных кашеваров, а маленький — кипятку на двоих подогреть.
— Готова, что ли?
Что без толку долго рассиживаться? Но Гелка думала о другом.
— Молчун, — в ее голосе слышалась настороженность, — там что-то делается. Послушай…
Вот это на меня похоже. Ушел весь в свои мысли и, хоть небо на землю падай, пока не ткнут локтем в бок, не вернусь. Как еще до сорокового десятка дожил таким ротозеем?
