- "Ах, вот что... Последний день сегодня так живешь. Завтра у тебя будет свет. Василий Петрович будет тебе каждую неделю завозить литр керосину". А я говорю: "Да у меня и лампы-то нет"... Василий Петрович приехал и лампу привез, стекло запасное привез. И керосину. Ни у кого нет, а я как богачка живу. Нас Тятя так учил: "Нищим никому не отказывайте, всех пускайте. Кусок-то многие подадут, а вот ночевать не пустят"... И вот в жизни моей я ни одному нищему не отказала. Какие только у меня не были - и вшивые, и больные, по семнадцать человек у меня ночевало... И на лесозаготовку гонят - всё нашей деревней. Гонят их в такую даль, и никто наши деревенские их не пускают. "Вон, - говорят, - Шура там живет, она всех пускает"... Которые послабее, на печку полезайте, а этим я маленькую печку затоплю... Или лен, трясву везут нашей деревней сдавать. Заготовки. На коровах везут - война. И эти ночуют. А еще у меня рязанцы ночевали. Они на лесозаготовки приехали, семьями. И поселили их у нас в монастыре, в Сохоти. Весь почти монастырь рязанцы заняли. Они зимой приехали - сена нет, а коров своих привезли. Они все и ездили покупать сено-то. На санках, сами их везут - лошадей не было. По шесть пудов накладут и везут. Бывало, санок по семь, по восемь стоит у меня у дома-то. Ведь в Михееве никто ночевать не пустит. Все ко мне... А я: "Ночевайте. Хлеба у меня нет. А похлебкой накормлю вас". Сварю щей - у меня опенок много насушено, да и грибов. Кислица есть. Котел у меня полуведерный. Печка маленькая посреди полу стоит. Она чугунная, расколотая. Так я кирпичами обставила. Сварится похлебка. "Ой, милая, да как хорошо..." Ночуют и поедут. А потом они какие хорошие. На праздники они ко Спасу на Водогу все идут ведь молиться - больше уж церквей не осталось. Как обратно идут, заходят ко мне. Чего-нибудь да несут. То конфет, то хлеба несут буханку. А я к ним тоже ездила: половики продавать да постели - я за зиму-то натку. Приду к ним в Сохоть. "Сиди, - скажут, - устала с дороги". Сами унесут. Утром несут денежки. Как услышат "Тетя Шура приехала из Михеева". Бегут - человек пять прибегут. Они и очень верующие. Они мне говорили, что на месте-то, где собор наш стоял, - пение слышали. И много раз слышали... Все и мужики у них верующие. А у меня еще сосед - Григорий Иванович Калинин. Этот говорит "Ты пошто всех пускаешь? Ведь захвораешь, заразишься от них. Мы тебя лечить не будем. Так в дому тебя вместе с заразой и сожжем". А я: "Это уж как Богу будет угодно". А видишь ты, я не заболела-то, а он. Да и люто, так что помер. А без меня и похоронить его не могли. Не идут мужики гроб делать - он надосажал всем Он был тайный агент. Про него говорили: "Там собака есть черная. Потихоньку лает, а люто кусает". А как помер, так родня не знает, что и делать, - нет гроба. Я говорю: "Ну, уж не без гроба хоронить. Погодите, я к Гусеву схожу в Зубариху". Пришла. Говорю: "Василий Матвеич, пожалуйста, сделайте гроб Григорию Ивановичу". - "Ну, к такой матери! Стоит он гроба!" А я говорю: "Жена заплатит. У ней деньги есть". - "Пятьдесят рублей заплатит, так сделаю". - "Да заплатит, только делай, пожалуйста. УЖ я тебя прошу!" Ну ладно, он сделал гроб. Теперь могилу никто из мужиков копать не идет - сестра копала. А он ее бил люто - зубы ей вышиб. Вот она закопала могилу, да притоптывает "Не придешь больше ко мне! Зубы не вышибешь!" Затаптывает да приговаривает. Я ей: "Мария, кончи разговаривать здесь. Ты чего делаешь-то?" - "Я дело говорю. Больше не придет - зубы не выбьет"... Я ведь пятнадцати годов из дома в монастырь ушла, а оттуда с родины ко мне нищие идут и всем я - "наша Шура": "Где тут наша Шура живет?" От Богослова нищая идет - "наша", из Коробова идут - все "наша". А где я их видела, когда? Одна приходит с парнишком, уж ему седьмой год. А сама-то большая, красивая. И вся в лохмотьях. Пришла ко мне: "Где наша-то Шура?" - "Какая - "наша""?" - "А вот из Янгосаря". Говорю: "Это я". - "Ой, так я ночевать к тебе пришла" - "Ночуй", - говорю. "Я с пареньком". - "Ночуй и с пареньком". Стали чай пить. Я подала свеклы к чаю - сладости-то не было. Она: "А конфет?" - "У меня, - говорю, - никогда конфет нету. Вот, - говорю, - щей похлебай. А хлеба нету". - "Ладно, - говорит, - завтра я обойду деревню-то. Насобираю, так, может, наемся". Легли спать. Ночью, слышу, он титьку сосет. Я ей: "Ты что - обалдела?!" - "Нет, - говорит, - я его кормлю". Шляется, вот и кормит. Утром пошла собирать. А то еще от Богослова одна пришла. Тоже к "нашей Шуре" ночевать, утром говорит "Тетя Шура, не надо ли кому попрясть?" Ей лет тридцать было. Моя соседка ее наняла да кормила, а она ей и пасмы за целый день не напряла. Какая это пряха?! А она пришла, я аккурат захворала. "Ой, - говорю, - Наташка, у тебя поди вши?" - "Да, и много, тетя Шура". - "Да я вот захворала, я бы у тебя их всех выгнала". А утром я и встать не могу, печку-то топить. Заболела люто. Я говорю: "Свари щей. Вот капуста, вот чугунок", - все указала ей. А она только затопила печку - дым-то валит - тут и поставила. Варить-то. В дыму-то. И грибы-то не помыла, эдаких-то щей наварила... Горькие. Ребятишки хлебать не стали. Я их потом все пугала; "Вот заболею, а нищая придет, вам щей наварит". А у нас в Михееве престольный был праздник Знаменье, двадцать шестого ноября по-старому. И пришла ко мне сестра Прасковья с зятем с нашим, с Лидушкиным мужем. "Ну, вот, - говорю, - гости пришли. А у меня для праздника ничего и нет. Пиво, правда, есть". Пиво я хорошее варила, у нас Тятя настоящий пивовар был. "Хлеб, - говорю, - мягкий. Грибы соленые". - "Ой, - говорят, - так и больно хорошо". Я им хлеба нарезала, котелок им пива поставила
- пейте. Уж и чаем не буду поить - нет у меня никакой сладости. Ничего нету. "Ладно, - говорю, - подождите. Может, и придут сегодня ко мне. Жду, да не знаю..." А у меня шесть одеял выстегано. Лежат. И она мне тоже принесла одеяло стегать - Прасковья. "Ладно, - говорю им, - ложитесь спать". А я стала ей одеяло стегать - пока они гостят, надо выстегать. Только они у меня засыпать стали, у калитки стукаются. Еще у меня и муки нет. "Тетя Шура, бери муку! - соседка. - Из-за твоей муки и мне дедушка Иван смолол, кабы не тебе, он бы мне и молоть не стал". - "Ну, - говорю, - теперь пирогов напеку". Сходила к бабушке Татьяне через дорогу, принесла молока кринку. Все. Растворила пирогов. Опять стегаю. Стукаются опять, в двенадцатом часу. Володя едет, сосед тоже. Везет товар в Носово. Варя, жена его, бежит ко мне, стукается: "Тетя Шура, на конфет, Володя привез, велел тебе подать. Полкило конфет". - "Ну, - говорю, - праздник есть. И чай есть, и пироги есть". А зять Иван лежит, все поглядывает. Утром Алексеевна идет - она хлебы пекет на магазин - каравай хлеба несет. "У тебя, - говорит, - гости пришли, заходили в магазин". - "Да, - говорю, - пришли". - "Вот тебе, - говорит, - пол-литра самогонки. Вот тебе два стакана". Думает, у меня и посуды нет. "Да, - я говорю, - у меня посуда-то есть". - "Ну, принесла, так не принесу обратно. Гостей угости"... Я говорю: "Ну, Иван, праздник на все сто!" - "Чего, крестная?" - соскочил- "Самогонки, - говорю, - пол-литра принесли!" - "Ну, крестная, я гляжу - тебе хорошо жить!" - "Так заработай, и тебе принесут. Ведь мне не так несут. Вставай, - говорю, - Параня, картошку чисть - рыба свежая есть. (Володя привез мне и рыбы.) Пожарим картошки с рыбой, да рыбников напеку"... Идет Анна Александровна, соседка: "Шура, выручи. Дай мне хоть двух половиков. Приехал брат из Рыбинска, а ни постельки, ни одеяльца". А я: "Так вот и постель возьми. Из Рыбинска гость, что уж половики-то. На вот и одеяло дам"... И эта несет поллитра самогонки. Я гляжу - ну и богато, ну и хорошо. Сели чай пить, а Иван: "Ну, крестная, тебе и живется!" - "А ты спроси, - говорю, - крестная ночи спит ли?" Мне сын Коля, покойник, все говорил, бывало: "Мама, ведь это удивительно, как ты сама с голоду не умерла, да и нас с Женькой не уморила. Ведь мы и полуоколеватины не едали..."
