Меж чужаками и недавними друзьями в такую минуту неизбежна оценка ситуации. Алан много лет имел дело с оружием, оно его не напрягало, его не напрягал Юзеф, но сейчас он на миг замер, подумал о друге, о винтовке, об их позициях, о всевозможных мотивах и результатах. Все, кому небезразлична жизнь Алана, сейчас далеко. Алан доверял Юзефу, считал его другом, отчасти даже сыном, и все равно голосок в голове прошептал: «Ты не очень-то хорошо знаешь этих людей».
Юзеф оставил винтовку на скатерти и пошел в дальний угол балкона, где дом подпирала гора. Достал из кустов жестяную банку, поставил на низкий парапет. Прибежал назад.
— Ну-с, посмотрим, чего я еще стою, — сказал он.
Алан думал, Юзеф ляжет на живот или встанет, но тот сел, согнув ноги. Облокотился на колени, приклад на плече. Алан прежде не видал, чтоб так стреляли, но поза, в общем, резонная.
Юзеф прицелился в банку — ярдов двадцать — и выстрелил. Получилось негромко, все-таки не 45-й. 22-й калибр тихий, элегантный, щелкал вежливо, заявлял претензии учтиво.
Пуля исчезла в кустах. Юзеф промахнулся. Пробормотал что-то по-арабски, опустошил патронник, зарядил заново. Прицелился, выстрелил, и на сей раз банка, секунду поколебавшись, упала с парапета на дорогу, точно киношный ковбой с крыши.
— Очень хорошо, — сказал Алан.
Хамза побежал снова ставить банку.
— Теперь вы? — И Юзеф протянул Алану винтовку.
Алан взял винтовку, зарядил маленькую пулю с золотой гильзой. Винтовка совсем легкая. Хотелось встать или лечь на живот, но, видимо, обычай требовал стрелять как Юзеф.
Довольно удобно — превращаешься в треногу. Алан навел прицел, выдохнул и нажал на спуск. Слева от банки всполохнула пыль. Юзеф и Хамза оценили, но явно порадовались, что Алан стреляет хуже. Куда это годится, если Алан, немолодой, обрюзгший и в штанах хаки, сядет, возьмет винтовку и выстрелит точнее, чем они?
Что Алан и собирался сделать.
— Можно мне еще раз? — спросил он.
Юзеф пожал плечами и кивнул на коробку с патронами. Алан зарядил снова, приложил винтовку к плечу. Прицелился, выдохнул, нажал. Пуля вошла банке в брюхо, и та упала с парапета.
Все, даже Салем, одобрительно забормотали. Алан отдал винтовку Юзефу — тот широко улыбался.
Так оно и продолжалось минут двадцать — стреляли по очереди, ставили и решетили банку, — пока на дорогу не вылетела машина. Утренний белый пикап. Едва из кабины вылез взбудораженный шофер, Алан понял, что предстоит объясняться. Положение усугублялось тем, что, когда пикап подъехал, Алан как раз держал винтовку. Шофер направился к ним, и Алан отложил винтовку на скатерть — поближе к Юзефу, но так, чтоб и самому дотянуться. А то неизвестно, что сейчас будет. Лучше подготовиться ко всему.
Сначала шофер, тыча пальцем в Алана, обрушил на Юзефа поток арабского. Затем Юзеф вскочил, и Салем вскочил, и все трое заорали, а Хамза смешался. Он наверняка виделся с шофером каждый день — тот ведь жил в селении, — и нельзя было заспорить с ним в открытую, и нельзя было вслепую принять сторону Юзефа. Алан сел, изо всех сил излучая безвредность.
Наконец подошел Юзеф:
— Вы сказали этому человеку, что работаете на ЦРУ?
Алан закатил глаза:
— Он спросил, работаю ли я на ЦРХ и я пошутил, что сотрудничаю в свободное от основной работы время.
Юзеф сощурился:
— Это вы зачем так сказали?
— Пошутил. Шутка такая. Он сам спросил. Это идиотский вопрос.
— Для него — не идиотский. Теперь мне надо ему внушить, что вы не из ЦРУ Вот что мне сказать?
Алану захотелось исчезнуть — на крышу сбежать, хоть куда-нибудь. Но тут его осенило:
— Скажите, что будь я из ЦРХ я б не трезвонил об этом первому же, кто спросит.
И Юзеф рассмеялся. Слава богу, подумал Алан. На миг все едва не ускользнуло — от него, от них, — и Юзефу, и Юзефову отцу, и Алану грозили всевозможнейшие неприятности. К обеду Алан уже сидел бы в такси на пути в Джидду. Но ему удалось растопить лед, напомнить Юзефу, кто таков Алан, кто они оба такие. Они друзья, между ними доверие.
Юзеф повернулся к шоферу, обхватил за плечи, повел к пикапу. Шофер забрался в кабину и еще пять минут сидел за рулем, а Юзеф невозмутимо разговаривал с ним через окно, иногда выразительно указывая на Алана. Затоптал еще теплившиеся угли гнева, и вскоре беседа завершилась.
Когда пикап уехал, Юзеф вернулся, сел и нарочито выдохнул.
— Зря вы это сказали.
— Я знаю.
— Люди таких шуток не понимают.
— Я так и подумал, едва рот закрыл.
— Это как в аэропорту при досмотре пошутить, что у вас бомба.
— Мне тоже это в голову пришло.
— То есть мы друг друга поняли.
— Мы всегда друг друга понимаем.
— Почти всегда.
— Простите.
— Нормально. Давайте еще постреляем.
И они стреляли, пока Салем не объявил, что предпочел бы хоть глянуть на окрестности. Сели в грузовик Юзефова отца, и Хамза повез их вниз, в плоскую долину и по деревне. Грузовик медленно полз по ухабам — неясно, зачем вообще в нем ехать. Пешком быстрее и не так нелепо. В деревне — немудреные хижины, крепкие частные саманные дома, жилье на несколько квартир. От силы сотни две народу, однако есть крошечная школа, поликлиника, мечеть и даже какая-то, похоже, гостиница.
Миновав горстку центральных зданий, они пропылили по дороге через долину и, проскочив узкий проезд меж двух огромных камней, очутились в долинке поменьше. Краткий спуск, взору открылась следующая деревня, и Хамзе было велено остановиться.
— Тут жили мои дед с бабкой, — сказал Юзеф, кивнув на обшарпанную лачужку. Несколько тысяч плоских камней, без раствора. Сложена каких-то лет восемьдесят назад, но и в иную эпоху смотрелась бы вполне уместно.
Они вышли из грузовика, и Алан вслед за Юзефом через окно залез в дом. Одна-единственная комнатушка. Крыши нет, но остались округлые балки. Юзеф снял солнечные очки, нацепил на диш-дашу. Глотнул воды из пластиковой бутылки.
— Я бы даже не знал, как тут жить, — сказал он. — Вот вы представляете?
Они вернулись в грузовик.
Еще несколько часов лениво катались по долинам, вверх-вниз по разбитым дорогам. Видели невероятные каменные формации. Камни с двухэтажный дом, наполовину выдолбленные, точно пустые шлемы. Съездили на хребет над долиной Юзефова отца, поглядели вниз на деревню. Отсюда она казалась невозможно крошечной, хрупкой, из тех селений, что в считанные мгновения бывают сметены внезапным цунами, целиком похоронены под мелкой лавиной. Немыслимо поселиться здесь даже на день-два, не говоря уж о столетиях. Судьба местных во власти любой засухи, любого затора на единственной дороге — мало ли, сель, упавшая скала. Глядя на долину, на труд человеческий, столь незначительный подле труда ветров и воды, Алан в который уж раз подумал: «Людям не надо здесь жить». Людям не надо селиться среди камней, где нет воды и дождя. Ну и где им селиться? Природа внушает человеку, что намерена убивать его повсюду. На равнинах насылает торнадо. У побережья цунами стирает столетия труда. Землетрясения глумятся над любым строительством, над любой надеждой на постоянство. Природа хочет убивать, убивать, убивать, насмехается над нашим трудом, отмывается дочиста. Однако люди живут где в голову взбредет, живут здесь и процветают. Процветают? Живут. Выживают, размножаются, отсылают детей в города на заработки. Дети зарабатывают деньги, возвращаются, ровняют горы с землей, в этой же самой невозможной долине строят замки. Человечество трудится у природы за спиной. Заметив и собравшись с силами, природа вновь стирает все с листа.
