Эд просыпается, его бьет дрожь. Сон он начисто забыл, в памяти застряла лишь мысль, что приглашение на конференцию ему устроил брат. Возможно ли это? Что, если Генри, а он вхож в Оксфордский ученый мир, свел знакомство с кем-то в Восточном институте и рекомендовал ему Эда? Эд вскакивает с кровати, умывается. А что, если Генри не имеет никакого отношения к письму из Ирана? А просто-напросто письмо чем-то походит на брата. Вычурное, старомодное. Генри такое любит. Он выбрал Старый Свет, Эд — Новый. Генри нравится представлять их жизнь так при том, что сам он — практик, бизнесмен, а ученый — Эд. Он спускается вниз завтракать Вообще-то он не так уж часто думает о брате. Во всяком случае, старается не думать. Эстетические воспарения Генри его утомляют. Письмо так и лежит на кухонном столе, где его оставила Сара. Сложив письмо, Эд кладет его на пачку счетов в холле. Заглядывает в портфель, убеждается что конспект лекции лежит там же, куда он его и положил.
В тот день после работы за ним заезжает Сара, требует, чтобы они пошли в книжную лавку при кампусе — купить подарок Кейти Пассачофф. Сара напоминает:
— Ты же сказал: завтра исключено, а в пятницу ты выступаешь на радио.
— Неужто нам и впрямь нужно покупать подарок вдвоем?
— Я вечно покупаю подарки в одиночку, а потом ты критикуешь мой выбор, мне это надоело.
— Я только и сказал, что для бат мицвы больше подходит еврейская книга.
В последние годы они не раз ходили на бат мицвы. Среди их друзей многие уже заводят детей по второму заходу, так что теперь Эду с Сарой приходится снова и снова отмечать эти вехи. Они направляются в отдел иудаики, там обнаруживаются несколько изданий «Агады», «Большой сборник еврейского юмора» и дорогущая книга из тех, что держат на журнальном столике, — «Великие евреи в музыке».
— Вообще-то я хотела бы купить роман, — говорит Сара.
— В таком случае покопайся в отделе художественной литературы. Подбери два-три варианта.
Эд отходит, вынимает с полок одну книгу за другой. Он никогда не задерживается в магазинах, вошел — минута-другая — и вышел, это предмет его гордости. Пять минут — и он уже держит три книги.
— Выбери одну из этих, — говорит он. — Смотри, вот «Прощай, Коламбус»[113].
Сара качает головой.
— А что, это же классическая книга для юношества.
— Нет, нет. «Коламбус» не подойдет.
— О чем ты говоришь?
— Эд, для тебя это книга для юношества. Но она не юноша и сейчас — не пятидесятые.
— Ну извини! — говорит Эд. — Будь по-твоему, вот тебе рассказы Исаака Башевиса Зингера.
— Ну нет!
— Что-о?
— Дать девочке двенадцати лет в руки Зингера — да ты что!
— Отличная книга в твердом переплете, — артачится Эд.
— Он с вывертами, — не отступается Сара.
— Он — великий писатель.
— Он зациклен на дефлорации. Нет, такой подарок нам не подходит.
— Отлично. Тогда вот тебе «Приключения Оги Марча»[114]. Великий роман, надеюсь, ты не будешь возражать.
— Для девочки двенадцати лет он слишком сложен.
— Ну не знаю, у тебя всё или слишком сложно или с вывертом. А что ты подобрала? Оригинально, нечего сказать! «Дневник Анны Франк». А это что такое? Помнится, мы договорились купить еврейскую книгу. «Маленькие женщины»[115]. Сара! Ты вечно обвиняешь меня, что я живу в прошлом. А «Маленькие женщины» — это даже не 1950-е, а 1850-е.
— Я думала, эта книга ей по возрасту, вот почему я на ней остановилась, — говорит Сара.
— А я думал, мы подыскиваем великий еврейский роман. Я выбирал книги классиков еврейской литературы. Но ты отвергаешь всё подряд. И вдобавок предлагаешь «Маленьких женщин». — Он смотрит, как она стоит перед ним, прижимая к себе большую сумку. И тут понимает: ведь этих самых «Маленьких женщин» она, должно быть, читала в свои двенадцать, и умиляется. — Что ж, предпримем еще одну попытку.
Они возвращаются к полкам.
— Вот что нам[116]нужно — Хаим Граде, — радуется она. — Чудесный писатель — «Мамины субботы».
— Ну нет, — говорит Эд.
— Слишком тяжелая?
— Не то слово, тяжелее книги я не знаю. Я даже не смог дочитать ее. Нет, ты скажи, ну почему мы непременно должны подарить ей книгу о Холокосте?
— Я что, хоть слово сказала о Холокосте?
— Все книги, которые ты выбираешь, о Холокосте. Они тебя притягивают, как магнит.
Сара поднимает на него глаза.
— Вот уж нет! Я подыскиваю еврейскую книгу, только и всего.
Они еще с полчаса просматривают полки, спорят. И в конце концов покупают «Дневник Анны Франк» и «Вы, конечно же, шутите, мистер Фейнман»[117].
Но вот они добрались домой, сбросили сумки на кухонный стол, и Эд говорит:
— Я ни минуты не сомневаюсь, что пригласить меня в Иран этих людей подбил не кто иной, как Генри.
— Да кого он может знать в Иране? — вопрошает Сара.
— Ты лучше скажи, кого он не знает! Он профессиональный…
— Raconteur[118]?
— Йента. Наверняка встретил кого-то в антикварном магазине или в Ашмоловском музее, в библиотеке Радклиффа[119], а то и в каком-нибудь обществе. Каких только обществ он ни член. Разговорился с каким-то иранцем и предложил ему меня в качестве докладчика. Нарассказал ему всякой всячины, ну они и занесли меня в свои списки.
— В Иране?
— Почему бы и нет, меня же там читают. — Эд мотается по кухне.
Сара отмахивается от него, варит себе кофе.
