Аспирант попробовал мясо краба, чей панцирь оказался мягче куриной шкурки, отведал черепахового филе. Но если бы принесли рулет из газеты, фаршированный битой черепицей, с удовольствием съел бы и его, настолько поглощен он был разговором со своей возлюбленной. Они еще трижды поднимали бокалы.
Она разбила о ведерко с шампанским два бокала, пояснив:
— Не хочу, чтобы кто-то после нас пил из них. Аркадий, пойдем со мной! — она взяла его за руку, увлекая на боковую дорожку.
Чемпион стал рыться в карманах, ища бумажник.
— Не волнуйся! — угадала Завидчая. — За все давно заплачено.
Если бы Аркадий зная, что не только заплачено, но и хорошо срежиссировано… Как только он и Элеонора покинули террасу на сваях, оркестр умолк, а пары за столиками уныло расслабились.
Элеонора повела его за собой сквозь кусты на еще не остывший песок, здесь она стала жарко целовать москвича в губы, расстегивая ему одежду, потом скинула свое легкое платье, выпрямившись перед ним совершенно голой.
Аркадий, освободившись от последнего лоскутка материи, сделал к ней шаг. Теперь они стояли, касаясь телами друг друга. «Сейчас моя лгунья попросит кольцо, и я не смогу отказать, хотя Ангий Елпидифорович взял с меня клятву не отдавать кольцо ни за что на свете». Однако Элеонора, не поняв его мыслей, упустила момент. А, может быть, она еще несколько дней и ночей хотела наслаждаться упоительной игрой в любовь.
Она упала перед молодым человеком на колени и, глядя снизу вверх, не сводя с него взгляда, губами почти готова была коснуться его напряженной плоти, но тут Аркадий непроизвольно закрыл глаза — настолько ослепительно прекрасным было запрокинутое лицо, а когда открыл их, Элеонора уже со смехом потащила его за собой к морю. Чемпионы «Торриды» вместе окунулись в теплую стихию, и между ними завязалась любовная борьба. Победитель носорога попытался овладеть золотоволосой победительницей льва, но она, ловкая и сильная, как дельфин, и гибкая, как змея, только обвивалась вокруг его тела.
По дороге вдоль побережья близ Коломбо брели двое пожилых, но бодрых на вид буддийских монаха. Они ступали размеренно и вид имели необыкновенный. Хотя оба явно не прочь были получить милостыню, о чем свидетельствовала чаша для подаяний, которую держал более молодой старец. Осанка обоих отшельников свидетельствовала скорее не о смирении, а о святости. Отвергнув мир с его грехами и соблазнами, святые старцы готовы были при случае еще и отдубасить его увесистыми посохами, если бы тот попытался снова затянуть их в сети мирских привязанностей. Бритые головы монахов, в отличие от обыкновенных буддийских побирушек, были покрыты пальмовыми листьями. У отшельников были светлые глаза и красновато-коричневый оттенок кожи, словно они только недавно качали принимать солнечные ванны. Монахи ни слова не говорили ни на санскритском, ни на тамильском языке, ни даже на ведданском, но самое необыкновенное для буддийских монахов было то, что с такой важностью нес в левой руке старший из отшельников, явно учитель младшего отшельника. В левой руке монах нес скрипичный футляр, в котором у него, по-видимому, был спрятан божественный вин, игра на котором отпугивает бесов и дает плодородие, почвам, а также исцеляет от чумы, проказы и бесплодия.
За отшельниками уже второй день следовал табор ланкийских цыган-ахикунтакая, что означает заклинатели змей, и две повозки с цыганами-дрессировщиками обезьян.
— Все, больше не могу, Маркелыч! — взмолился Волохин. — Поджилки трясутся. Солнце здесь адское, и никто не знает ни слова по-русски. Доставай свой веник и полетим домой. Кто выдержит такое? Сначала двенадцать часов в небе над облаками на пронзительном ветру, потом три дня в Америке среди гангстеров, теперь на этом пекле.
— Потерпи, Саша! — сурово выдавил из себя Маркелыч, краем глаза контролируя ситуацию вокруг, — Прозорливая старушка Пелагея Ивановна Маркова нам ясно сказала, что рядом с Индией есть остров Цейлон, где невдалеке от города Коломбо стоит развалившийся храм, окруженный каменными слонами, твой посох сам к тому храму выведет. Только в нем сможем получить кнут, которым бесов из России выгоним. Там же найдем волшебную раковину, в которую дудеть надо, чтобы бесовские твари со всего света на ее зов слетелись. Так что идем, Александр, далее.
Побожий, подбоченясь, пошел следом за своим послушником, который теряя последние остатки святости, выпячивал грудь и придавал благостное выражение своему милицейскому лицу.
— Вот оно, это место! — вдруг воскликнул Волохин, когда посох завел их по тропике, ведущей от окраины деревни на опушку тропического леса, где лианы и папоротники уже почта поглотили своей зеленью полуразвалившуюся пагоду.
— Точно ли то место? — засомневался Маркелыч, постучав клюкой по каменной, поросшей мохом, скульптуре.
— Слоник, ей-богу, слоник! — с дрожью в голосе запричитал послушник.
— Саша! Не теряй форсу, за нами наблюдают! — строго остановил излияния чувств своего друга старик, увидев, как сквозь листву проглянули несколько лиц цыганской ребятни. — Хорошо, здесь и расположимся, месте подходящее! — утвердительно сказал Маркелыч.
Как только Пратан Вахал услышал новость, что близ деревни Патанангала объявился великий святой с послушником, которые спустились с небес, сердце его радостно забилось от предчувствия необыкновенной удачи. Он тотчас же бросился к воротам рынка, где его дружок — потомственный калека Поталан — собирал подаяние, и сообщил ему это известие. Поталал, а свою очередь, мгновенно подхватил под мышку свои костыли и, не мешкая ни секунды, побежал вслед за Пратаном к святому источнику. Там на лежанке из рисовой соломки уже пятый месяц лежал «расслабленный» Раджив. Пратан и Поталан подхватили носилки с «расслабленным» и потащили его через рынок мимо торгующих петухами, кокосовыми орехами, рыбой и плодами манго к дороге, ведущей на Маунт Лавинию. При выходе с рынка, в переулке, они мгновенно «исцелили» «расслабленного» и почти всю дорогу до деревни Патанангала проделали спринтерским шагом, показав результаты, близкие к мировому рекорду. На окраине деревни Поталан подхватил свои костыли, изможденный Пратан привел в незаживающее состояние язвы на руках и ногах, вместе они уложили на носилки Раджива и заковыляли к пагоде — храму новоявленного святого. Нельзя было без слез и криков сострадания смотреть на эту троицу калек, на хромого Поталана, умудряющегося, не бросая своих костылей, еще и тащить на себе товарища по несчастью. Вскоре местные крестьяне из сострадания освободили его от необходимости нести параличного Раджива и, подхватив носилки, поспешили вперед. Процессия, обрастая любопытными, подошла к пагоде, рядом с которой уже расположились лагерем два табора.
Носилки с «расслабленным», который, как заверил окружающих крестьян хромой Поталан, уже двенадцать лет оставался неподвижным, были положены перед суровым монахом, садящим по-турецки у входа в пагоду.
— Маркелыч, нам каюк! — прошептал бывший капитан. — Притащили параличного. Если мы его не исцелим, они нас побьют камнями как самозванцев.
— Вижу! — сквозь зубы процедил майор, воздевая руки к небу. — Принесла убогого нелегкая. Дай-ка ему хоть попить, Александр, смотри, ка жаре весь высох и дышит тяжело, будто всю дорогу бежал.
