— Мы знаем, кто помог ему выехать из страны, но мы не можем его достать. Мы точно в такой ситуации, как и полиция Сайтамы, — сказал Такаги.
— Я не буду задавать тебе вопросы о том, как именно ты выполнишь эту работу.
— Там все пути ведут в никуда. Поэтому и собрали спецгруппу. И она до сих пор усердно работает.
— Если бы я думал, что это лёгкая работа, я никогда не поручил бы её тебе.
Шеф снова поднёс сигарету к губам и зажёг её. Затем он сделал две глубоких затяжки и выпустил густое облако дыма прямо перед собой.
— Я решил: десять сигарет в день. Если совсем бросить, то растолстею, а я просто не могу этого допустить.
— А что там со спецгруппой?
— Я хочу, чтобы ты работал один, ты и Мурасава.
— Вы полагаете, сэр, что нам следует действовать не совсем законными методами, а?
— Оставляю всё на твоё усмотрение. И беру на себя ответственность.
Их взгляды встретились. Нижняя губа шефа, изогнувшись, напоминала что-то вроде улыбки.
Несмотря на дружеский тон, он продолжал говорить как чиновник. Он мог казаться великодушным и лёгким в общении человеком, но, разговаривая с ним, всегда ощущаешь беспокойство. Используя людей, шеф не задумывался, что они люди. Возможно, так и надо поступать, чтобы добиться успеха.
— Сколько у нас времени?
— Десять дней. Самое большее — две недели.
— А если ничего не выйдет?
— Ну, если ты, Такаги, не сможешь вытащить это дело, то я буду знать, что оно с самого начала было обречено на неудачу.
Шеф знал слабое место Такаги. А Такаги прекрасно понимал, что делает его начальник, однако он кивнул головой.
Он оставил сообщение для Мурасавы и отправился домой.
Марико занималась стиркой. Весь сад был украшен одеждой, вывешенной на просушку. Она не особенно удивилась, увидев, что муж вернулся домой, хотя он только что ушёл.
Такаги же направился к ванне и сам наполнил её водой.
— Что такое? — спросила Марико. — Снова будешь думать?
— Что-то в этом роде.
— Ты простудишься, если будешь принимать ванны посреди дня.
— Где Кацуо?
— В школе. Где ещё ему быть?
Такаги разделся до пояса и вышел в сад с бамбуковым мечом. Марико увидела мужа, на её лице мелькнуло беспокойство, и она спряталась за бельём. Он встал в позицию, нацелив кончик меча в лицо воображаемого противника, и замер не двигаясь.
Он помахал мечом вверх-вниз перед собой. Когда клинок резал воздух, Такаги чувствовал, как по его губам скользит самый чистейший ветерок. Вот уже тридцать лет он занимается кендо[34]. Он вовсе не претендовал на знание всех секретов этого искусства, однако достаточно практиковался с бамбуковым мечом, чтобы хорошо владеть им так же, как любой частью своего тела. Такаги тренировался один — уже десять лет он не принимал участия в спортивных соревнованиях.
Он вспотел и начал уставать. Потом сразу сел в ванну и закрыл глаза. Такаги снова и снова прокручивал в голове утреннюю беседу с шефом, а затем забыл о ней. Пока нет смысла обдумывать этот разговор. Слишком рано. Пока он не знает, что делать.
Он вымыл волосы, как всегда, и облился с головы до ног тремя вёдрами холодной воды, прежде чем выйти из ванной.
В кабинете для него уже приготовили стакан с бренди и воду.
— Обед подавать?
— Конечно.
— Только не переборщи с бренди, ладно?
Сразу, как только определённое количество спиртного попадало ему внутрь, его организм начинал испытывать отвращение к пище. И тогда Такаги понимал, что пьян. Он никогда не напивался до бесчувственного состояния.
По телу Такаги разлилось тепло. Он встал перед открытым окном, чтобы немного охладиться. В саду Марико снова занималась стиркой. Маленькая лужайка, группа деревьев, потом бетонная стена и крыша соседского гаража. Он взял в рот кубик льда и подождал, пока он растает.
Он зажал губами «Голуаз». Зажигалка сработала с первого раза.
Было несколько минут двенадцатого. Такаги взял томик Такубоку и открыл его. Страница не содержала стихов. Он пробежался глазами по тексту. «В этом зыбком печальном мире слаб и часто терпит поражение тот, кого называют преступником».
Эту фразу Такубоку написал в своём дневнике, когда, будучи ещё молодым человеком, вернулся в свою деревню Сибутани в возрасте двадцати одного года с женой и матерью. После смерти поэта эти записи были опубликованы в «Субару»[35]под названием «Дневник моей жизни в лесу».
Такубоку чувствовал тогда, что проиграл первое в своей жизни сражение, и поэтому дневник представлял собой незрелые ещё рассуждения о собственной личности. Такаги вспомнил, что раньше он уже читал эти отрывки. Вынужденный из-за бедности проводить жизнь в лесах в окрестностях Сибутани, поэт пытался посмотреть на себя самого как на молодого, задавленного бедностью преступника.
Такаги медленно перечитал отрывок ещё раз. В отличие от стихов, дневник трудно назвать лирическим: здесь всё пронизано юношеской яростью.
Его позвала Марико. Зазвонил телефон. Такаги надел на книгу её картонную обложку.
— Ты рано вернулся.
Мурасава звонил со своего рабочего места.
— Я взял машину на станции в Яватагаме, знаете, одну из тех, что можно арендовать в одну сторону, чтобы проехать в нужное место. Я быстро домчался до аэропорта и успел на рейс в 9.30.
— Ты можешь сейчас уйти оттуда?
— Думаете, нам лучше сидеть у вас дома?
— Ситуация, вернее наше задание, в целом изменилось. Когда ты сюда приедешь, я всё подробно объясню тебе. — Такаги положил трубку и снова пошёл в кабинет.
Он вставил пробку в бутылку с бренди. Местного производства, но пока ещё не дешёвое. Такаги любил выпить. Если у него было время, то он просто порой не мог без этого обойтись. Интересно, как бы он жил, если бы не стал полицейским? Когда дела шли по-настоящему плохо, ему приходилось бороться с искушением выпить пораньше утром, сразу, как только встал с постели. Других хобби у него не было. Такаги мог расслабляться, только читая стихи за бокалом с бренди.
— Удон[36]на ланч подойдёт? — Марико оделась как девочка-подросток: она была в джинсах и бежевой хлопчатобумажной рубашке. — Я вот думаю, нам надо вытащить стремянку и что-то сделать с этой хурмой, — заметила она. — Её так много, и она почти поспела. Если мы её не соберём как можно скорее, её всю объедят птицы.
