Но лучше расскажу обо всем по порядку.
Ночь, после встречи с Луизой я практически не спал. Распаленное воображение бросало меня то в жар, то в холод. Много раз я проговаривал про себя предстоящий телефонный разговор, разыгрывая множество возможных его вариантов, сочиняя длинные прочувственные монологи, которые, я отлично знал это, никогда не будут произнесены, мучительно подбирал слова, способные выразить звучащую в душе неповторимую музыку чувств. Пытался даже записывать их на бумагу, чтобы потом не забыть, бестолково исчеркал несколько листов карандашными каракулями и уже через минуту комкал то, что раньше казалось тонким и в меру ироничным, пылким и нежным, а теперь было пошлым, мелким и глупым. Хорошо, что мне не пришло в голову жечь эти в негодовании смятые бумажки, а то в своем неадекватном возбужденном состоянии, я обязательно устроил бы в квартире пожар. Луна любопытно заглядывала в распахнутое окно, внизу вяло шуршали шинами припозднившиеся автомобили, в соседних домах гасли одно за другим окна завзятых полуночников. Словно умирающие светлячки… Умирают и перестают светить, погружая город во тьму. Господи, что за бред? Нет, это никуда не годится, надо спать, надо заставить себя уснуть, иначе я буду завтра, вялым, словно выжатый лимон.
Несколько раз я решительно ложился в постель. Закрывал глаза, стараясь выбросить из головы ее образ, мысли о ней, сосредоточиться на чем-нибудь далеком и отвлеченном. Начинал считать овец, но чертовы овцы так и норовили разбежаться в разные стороны, ловко карабкаясь по зажавшим с двух сторон узкую дорогу склонам осетинских гор. Я бежал их ловить и опять натыкался на радостно скалящегося грузинского пулеметчика. «Привет, генацвале! — кричал он мне, взмахивая рукой. — Ты снова вернулся?» Я с усилием раздергивал веки, пялясь в темноту комнаты. Манящий образ девушки с удивительной непоследовательностью переплетался в сознании с событиями семнадцатилетней давности, казался неотделимым от них. И если Луизу я готов был видеть в своих снах с превеликим удовольствием, то с присутствием в них белозубого грузина с ручным пулеметом мириться ни в коей мере не собирался. Вставал, шел на кухню, заваривал себе черный, дегтярного цвета кофе, обжигаясь хлебал его огромными жадными глотками и снова изводил бумажные листы, пачкая их один за одним корявыми каракулями пылких любовных признаний.
Окончательно смирился с бессонницей я под утро. Сел у окна в расшатанное кресло-качалку. Деревянная рама, оплетенная провалившейся кое-где соломой, бесспорный антикварный раритет оставшийся мне в наследство от кого-то из родственников, кого точно я не помнил, а может быть и не знал никогда. Я сидел и просто смотрел на подернутый легкой дымкой прозрачных предрассветных сумерек город. Смотрел на то, как первый робкий солнечный луч отражается от плывущих в вышине облаков, окрашивая их бока в нежно-розовые тона. Разглядывал высокие шпили выхваченных рассветом из ночной темноты зданий, пролетающие по пустынным улицам машины еще не ложившихся, или проснувшихся ни свет, ни заря москвичей. Смотрел на этот город и думал, что где-то там, в его еще прячущихся в полутьме дебрях сейчас есть она… Луиза… Шатана… Пытался представить себе, как она сейчас спит, свернувшись калачиком под одеялом, как ритмично поднимается и опускается в такт дыханию ее грудь, видел ее расслабленное лицо с упавшей на щеку прядкой волос цвета воронова крыла, просто сходил с ума от желания коснуться ее, прижаться к теплой, бархатистой на ощупь коже, нежно дотронуться губами до непокорного завитка волос… А где-то в самом дальнем углу сознания, почти за гранью реальности, на пределе яви, все улыбался, нахально скаля крупные лошадиные зубы грузинский пулеметчик…
Когда над городом наконец поднялось солнце, я уже допивал пятую чашку кофе. Сна не было ни в одном глазу, не было и неизбежной после бессонной ночи разбитой усталости. Мысли оставались хрустально ясными, мышцы сладко ныли, требуя немедленно каких-либо действий. Хотелось чего-то значительного, невозможного. Ухватиться за Архимедов рычаг, найти вожделенную точку опоры и все же перевернуть землю. Это как минимум. К дисциплинированно лежащему на прикроватной тумбочке телефону я подходил уже несколько раз. Бережно брал его в руки, вертел, разглядывая дисплей, тыкал наугад в кнопки. Пожалуй, столько внимания своему старенькому «Siemens» я не уделял даже в день покупки. Начертанный летящим почерком на незаконченном портрете номер, естественно уже давно был вбит в электронную память аппарата и для надежности дважды сохранен под разными именами. Просто так, на всякий случай. Пока еще благоразумие хоть чуть-чуть сдерживало мои порывы я дал себе нерушимую клятву, что не позвоню ей раньше девяти часов. Это время казалось мне тогда оптимальным. Мало ли до скольки она привыкла спать? Мало ли какие у нее могут быть с утра дела и заботы? Еще не хватало начинать столь важный для меня разговор с того, что вытащил девушку к примеру из душа, так и не дав ей выпить утренней чашки кофе. Вроде бы мелочь, но мелочь лишь в том случае если вы давно знакомы, и она в принципе в курсе, какой вы на самом деле замечательный парень, и может списать вашу утреннюю надоедливую бестактность на внезапное помрачение рассудка. В моем случае такого снисхождения ждать было трудно. По-доброму, конечно, звонить надо было вообще ближе к обеду, чтобы наверняка ее лишний раз не напрячь. Но я реально смотрел на вещи и точно знал, что такой длительный срок просто не выдержу, не переживу в принципе, разорвусь от переполняющих душу эмоций. А до девяти вполне можно потерпеть, по-крайней мере так казалось тогда.
Вот именно, что тогда, и только казалось… На самом деле ожидание уже к семи утра превратилось в невыносимую муку, я не знал куда себя деть, меряя из конца в конец комнату. Четыре шага от дивана до окна и столько же обратно. Восемь шагов — полный круг. Я намотал таких кругов не меньше тысячи, устало отбиваясь по пути от лезущих в голову предательских мыслей о том, что есть в этом мире люди которые встают очень рано, некоторые даже вместе с солнцем и вполне возможно, что моя новая знакомая как раз из таких, а значит я напрасно длю эту изощренную пытку слишком медленно ползущим временем. «Ага, а еще есть те, кто вообще спит днем и бодрствует ночью. Вампиры, например. Отчего бы не предположить, что она вампир, и сейчас самое время с ней поговорить, потому что потом она впадет в летаргию где-нибудь в недоступных недрах полуразвалившегося склепа. А? Каково? Чем не версия?» — горько иронизировал я над своим изобретательным нетерпением и все же держался, умоляюще глядя на замершую вдруг на месте минутную стрелку часов.
Справедливости ради признаюсь, что позвонил я все-таки без пяти минут девять, нарушив-таки данное самому себе обещание. Ну не осталось у меня сил больше терпеть! К тому же я был в тот момент абсолютно уверен, что мои часы поломались и минутная стрелка, в отличие от исправно бегущей вперед секундной, тупо застыла, отказавшись отсчитывать свой временной круг. Трубку взяли на третьем гудке.
— Алло, — выворачивая мне всю душу мелодично произнес знакомый голос.
Никакой заспанности, или раздражения по поводу отрыва от важных дел в нем не слышалось, и я, разом воспряв духом, уже хотел что-то разудалое ляпнуть, но неожиданно обнаружил, что горло у меня пересохло, а язык намертво прилепился к гортани.
