Среди ночи ее проводили в комнату, куда уже привели Лукрецию. Хотя женщины друг друга недолюбливали, они обнялись и расплакались. Бледная и заспанная Бастиана принесла доставленные портным черные робы.
— Что ж, дорогая Лукреция, - сказала Беатриче, - близится час разлуки, так давай хотя бы поможем друг другу облачиться в траур.
Они надели платья, каждая покрыла свои стриженые волосы черной вуалью, и обе закутались в темные плащи. Усевшись на скамье, они до утра перебирали четки: Беатриче читала молитвы, теребя косточки оливы, Лукреция ей вторила. Их шепот заглушали псалмы кающихся грешников и шаги охранников, а на плиты равномерно падали незримые, тяжелые капли воды.
* * *
«Он сел, откинулся на широкую спинку стула и, вскрыв себе вены, сомкнул веки. Когда около полудня в номер вошел хозяин гостиницы, чтобы выгнать их, кровь уже дотекла до порога. Мариона спала мнимым сном, и ее улыбка позволяла предположить, какую форму приобрели бы ее губы в старости».
Эти строки написаны X. давным-давно - в новелле «Анинов закрывает книгу». Раньше писалось много, но теперь заметки разбросаны повсюду: они уже не пригодятся. X. больше не может читать и молчаливо, рассеянно прозябает в кресле. Извращенная энергия погибающего организма сообщает тяжелому креслу странное вращательное движение, вертит его на одной ножке, и та просверливает в паласе отверстие. Из-за этого движения периодически отваливается даже унитаз, приводя в крайнее изумление сантехника.
Мысли X. печальны, печально лицо, аура печали обволакивает серой пеленой. «Я бы не смогла так жить», - думает Хемлок. То ли думает, то ли говорит вслух.
* * *
Еще глухой ночью римский народ наводнил место казни и принялся ждать. Покрывший землю жесткий людской ковер сотрясало странное тигриное рычанье. Поскольку многие прибывали по воде, лодки сталкивались корпусами, весла с грохотом скрещивались, и на Тибре горело столько фонарей, что это походило бы на какой-то праздник, если бы не дикая страсть на лицах и грозная духота в воздухе. Утром 11 сентября в сернисто-желтом небе забрезжил рассвет, а подгоняемые сирокко медно-красные облака понеслись так низко, будто норовили обрушиться на землю. Одиноко зазвонили колокола, с неба начали падать птицы, а звери галопом помчались по городу, так что многие решили, что наступил Судный день, и даже видели, как из могил выходили мертвецы. Перед мостом Святого Ангела толпа была столь плотной, что, когда кто-нибудь валился в обморок, его тело передавали над головами на вытянутых руках, пока не находили в соседней улочке свободный пятачок, где его можно было положить. Построенные для знати трибуны вскоре тоже заполнились зрителями. Благодаря своим связям, дон Марианно выхлопотал лучшее место и обновил в тот день великолепный камзол из зеленого бархата с плащом в тон и короткими штанами по испанской моде.
В девять часов из Тор-ди-Нона выехал траурный кортеж, который развернулся под небом цвета гнилых зубов длинной темной лентой с колыхавшимися кукольными знаменами. По обе стороны колесницы шагали сбиры и солдаты. Бернардо, прикованный напротив голого по пояс брата, сидел у небольшой, хорошо защищенной от непогоды печки, в огне которой палач раскалял докрасна щипцы. Чтобы мучитель не сидел без дела, наготове стояла парочка утюгов, и маэстро Пеппе ежеминутно вырывал у Джакомо кусок плеча или груди, при этом распространялся едкий смрад горелого мяса. От каждого вопля брата Бернардо съеживался, обмякал и белел, как полотно. Колокол часовни монастыря деи Агониццантй на пьяцце Паскино неустанно оглашал округу резким, пронзительным звоном. Перед колесницей, окруженной кающимися грешниками, которые пели из-под капюшонов псалмы, кто-то нес похожее на веер большое распятие и лобызал ступни Христа. Свечи погасили из-за сирокко, и бесконечный лабиринт запруженных улиц был залит фантастическим светом, исходившим неведомо откуда. Онемевшая толпа наблюдала за тем, как кортеж продвигался к тюрьме Корте-Савелла. Когда он остановился перед воротами и женщины спустились на землю, их встретили оглушительным гвалтом.
Беатриче Ченчи поддерживали монахи Буона-Морте и Сан-Джованни-Деколлато, носившие на своих черных рясах вышитое серебром блюдо Саломеи. Беатриче так давно не видела солнца, что ее ослепило даже это сумеречное освещение. От криков Джакомо волосы у нее встали дыбом. Предсмертный свет - предсмертные возгласы.
— Помните, что все скоро кончится, - сказал кающийся грешник с очень юным голосом.
Беатриче и Лукреция, связанные слабо натянутой веревкой, шли пешком за кортежем, продвигавшимся по Монсеррато и виа деи Банки до моста Святого Ангела, где рядом с часовенкой был воздвигнут эшафот. Смертников отвели в эту капеллетту, чтобы они прослушали мессу и попрощались друг с другом, но и там все происходило, как во сне. Сломленные духом и телом, они не могли подобрать нужных слов, хотя, возможно, лучше было вообще ничего не говорить. «Живые мертвецы», как называли их в народе, молча обнялись, и одежда испачкалась от крови Джакомо. Плачущий падре Андреа Бельмонте тоже обнял несчастных, а остолбеневшая, опустошенная Беатриче не сводила глаз с «Усекновения главы Иоанна Предтечи». Саломея... Юдифь... Весь мир утопал в крови, вскоре прольется и ее собственная. Кровь невинных младенцев или кровь Олоферна - какая, в сущности, разница?
— Помните, что ваш ангел-хранитель скоро поведет вас к престолу Божию, - снова сказал кающийся грешник с очень юным голосом.
Снаружи послышался шум: многие из тех, кто влезал на перила, чтобы лучше видеть, падали в воду, другие умирали от удушья. Сернисто-желтое небо заволокла завеса летучей пыли. Кожа горела, глаза щипало, глотки пересыхали - самое время для смерти. Miserere nostri, Domine...[81]Жгучий сирокко, иссушавший своим дыханием души, доносил псалмы до камеры замка Святого Ангела, где томился бывший комендант, который вспоминал миндальное печенье с анисом, пеняя на свою же сердобольность. В тот день у него от волнения расстроился кишечник, и комендант заболел дизентерией, от которой вскоре умер - несчастный, всеми забытый, но втайне довольный тем, что все-таки оседлал свою Химеру.
Толпа колыхалась, а святые апостолы воздевали руки к желтому небу - настал конец света. У подножия эшафота стоял здоровый, как бык, палач: злобный изверг любил облачаться в костюм Полишинеля и выставлять смертников на посмешище перед толпой. Но на сей раз, из уважения к фамилии Ченчи, от этого маскарада пришлось отказаться, и Алессандро Бракка безучастно дожидался своего помощника маэстро Пеппе. А тем временем Климент VIII служил в Латеранском соборе мессу за спасение душ грешников, которых отправил на смерть, и наверняка он пролил при этом немало слез.
Поскольку вина Лукреции считалась наименьшей, она получила право взойти на маналью[82]первой. Лукреция осторожно поднялась по лестнице и тонким голоском спросила, что нужно сделать. Бракка показал ей, как влезть на орудие и положить голову, но Лукреции мешала необъятная грудь. Когда ей наконец удалось наклониться, Бракка подал знак, державший веревку маэстро Пеппе отпустил секач, и тот со свистом обрушился.
