довольно комично, будто немец уже готовился подсчитывать барыши от сделки с ворованными скрипками. – Только прошу потерпеть, господа. Чтобы Фрид ни о чем не догадался, я сейчас верну вас в сарай. Через пару часов я все подготовлю, и мы вместе с вами сделаем это дело на благо Великой Германии. Я должен сделать так, чтобы лейтенант Фрид не уехал, иначе мы его не найдем. И я должен узнать, где он прячет те самые документы, о которых вы говорите.
– Это сверток. Примерно вот такого размера, – показал руками Сосновский. – Плотно перетянут бечевкой. Кстати, осторожнее со скрипками. Если вы говорите, что им много лет, тогда они очень чувствительны к влажности и перепадам температуры. Бережно с ними обращайтесь, иначе они быстро превратятся в деревянный хлам.
Мы вернулись в сарай. И, обессиленные, буквально упали на солому. Нервное напряжение давало о себе знать. И сейчас хотелось лежать с закрытыми глазами и одновременно хотелось что-то делать. Делать в продолжение нашего разговора с Риттером, как-то подталкивать его к дальнейшим, нужным нам действиям. Пашкевич сразу вскочил, когда мы вошли и за нами снова захлопнулась дверь.
– Вы! – Музыкант подошел и обнял нас одновременно, на сколько хватило размаха его рук. – Я уж думал, что все, а теперь пришли за мной. Может, еще поживем, а?
– Поживем, Алексей Адамович, еще поживем, – успокоил я Пашкевича. – Поживем и постараемся не просто выбраться отсюда, но и спасти ваши скрипки. Ложитесь, как мы, и поспите, а то неизвестно, когда нам еще придется поспать и просто отдохнуть. Впереди нас ждут очень напряженные сутки. Но будьте готовы делать все, что мы скажем, и помогать нам так, как только сможете. И не бояться!
– Да, конечно, – просто ответил музыкант и постарался встать по стойке смирно.
Я похлопал его по плечу и улегся рядом с Сосновским. Мы лежали и смотрели вверх, под темную крышу сарая, на небольшое пятно ночного неба, которое нам было видно. Михаил долго молчал, но я знал, что он не спит. А потом он вдруг неожиданно спросил:
– Максим, а для чего мы живем? Не мы с тобой, а вообще. Человек!
– Для справедливости, – тихо ответил я. Как-то так получилось, что мы с Сосновским сейчас думали примерно об одном и том же.
– И Риттер? И Фрид?
– И они. Просто у них своя справедливость, свое представление. Извращенное! Знаешь, Миша, я убежден, что на протяжении всей человеческой истории каждый хоть раз останавливался в размышлениях о смысле жизни. Для одних этот смысл кроется в богатстве и успехе, для других – в духовных исканиях и семейных радостях. Но что, если самые глубокие и истинные переживания лежат в арене борьбы за справедливость? Ты не думал об этом? Когда я задумываюсь о своей роли в этом мире, меня неизменно посещает мысль, что жизнь обретает значение не в личных амбициях или материальных завоеваниях, а в стремлении принести справедливость в этот часто жестокий и циничный мир. Справедливость как высший идеал позволяет нам видеть не только свои интересы, но и интересы окружающих, размышлять о том, как наше поведение и решения влияют на общество в целом.
– Ты имеешь в виду борьбу за правду? – спросил Сосновский. – А она у каждого своя.
– Нет, она единственная. Я так считаю! И борьба за правду и равенство – это не просто благородная цель, это жизненная необходимость. Справедливость пронизывает все аспекты нашего существования: от социальных взаимоотношений до глобальных политических движений. Размышляя о смысле жизни, я все больше прихожу к выводу, что именно стремление к справедливости делит людей на великодушных и безразличных, на тех, кто готов пожертвовать ради общей пользы, и тех, кому важна только собственная выгода. Конечно, путь борьбы не легок, но именно в моменты, когда кажется, что тьма побеждает свет, и проявляется истинное мужество и стойкость души. Возможно, каждый из нас не в силах изменить весь мир от корней и до вершин, но вместе, бок о бок, мы оформляем равновесие души, создавая пространство, в котором принципы справедливости и правды становятся не просто абстрактными идеалами, а живой частью повседневной жизни.
– Диалог с самим собой – это наша беда и наше спасение в этом мире, – глубокомысленно заметил Сосновский.
– Что есть смысл жизни, если не этот постоянный диалог с миром и самим собой? – улыбнулся я в темноте. – В этой борьбе за правду и равенство мы обретаем истинное понимание того, кто мы такие и к чему стремимся. Борясь за справедливость, мы не только преодолеваем свои внутренние барьеры, но и формируем будущее поколений, которые смогут жить в мире более честном, добром и справедливом. Так что, Миша, исходя из этого, для меня становится очевидным, что борьба за справедливость – это не просто ключ к решению многих социальных проблем, это еще и путь к обретению личной гармонии и внутреннего мира. И, возможно, именно в этой борьбе, в этом непрерывном стремлении к лучшему и к человеческому достоинству, и заключается истинный смысл нашей жизни.
Мы замолчали. Сосновский продолжал лежать с открытыми глазами и думать. Он сейчас продолжал создавать свою комбинацию. Скорее всего, у него получится до конца убедить Риттера, что мы свои. Этот молодой амбициозный, но не слишком удачливый офицер как нельзя лучше подходил для наших целей. Я забрался на самый верх к окошку. Небо было пасмурным, и это хорошо. Лунная ночь нам совсем не подходила. Если побег получится, тогда у нас возникнет другая проблема – как пробиться к своим, как перейти линию фронта. Документы – вот что самое важное сейчас. А Фрида придется убить. Слишком много знает, слишком опасен. Этот не успокоится, этот до последнего будет идти по нашему следу. Только он понимает важность захваченных документов. Лучше всего взять Фрида в плен и дотащить до своих, но не получится. Он обязательно постарается в какой-то момент сбежать от нас или выдать. Фрид диверсант, а не разведчик, так что на этом его ценность заканчивается.
Стемнело полностью, и я вдыхал свежий воздух, напоенный ароматами луговых цветов и трав, речных запахов. Я очень любил это время суток. Наверное, еще с детства. Вечера в Москве, когда затихала городская суета, когда открывались окна, чтобы избавиться от дневной духоты и впустить в комнаты немного вечерней прохлады. Часто из окон лилась музыка из старого патефона. И на тротуарах появлялись парочки. Девушки в ситцевых платьях и белых носочках, парни в пиджаках, небрежно наброшенных на плечи.
А еще я вспоминал летние вечера на даче. Мы туда
