он думал, что речь идет о сыновьях генерала Ивана Михайловича Орлова, но затем разобрался в ситуации и, надо полагать, обрадовался, поскольку «по знакомству, что они, Орловы, как у него, Сытина, в квартире <…> бывали, так и он, Сытин, у них бывал же».
По ходатайству Орловых[330] в 1764 году состоялось роковое для Александра Кирилловича назначение его прокурором в город Галич.
Назначение именно в Галич — центр провинции, где у Сытина было имение, соответствовало тогдашней практике, но таило опасность столкновения с местной администрацией, с которой у Сытина уже до того был конфликт. Так и случилось. На новом месте службы новоиспеченный прокурор принялся строчить жалобы на местного воеводу П. М. Вадбольского, который в 1767 году, когда они вместе были в гостях у одного из тамошних чиновников, дал ему пощечину. Мы недостаточно знаем о личности Сытина, чтобы судить о том, как он сам воспринял это происшествие, которое уже в начале следующего столетия наверняка закончилось бы дуэлью, но, так или иначе, о случившемся стало известно в Петербурге. Сытин был снят с должности и, как сказано в его деле, «переписан» в коллежские асессоры. Александр Кириллович отправился искать правду в Москву, где И. Г. Орлов посоветовал ему объясниться с генерал-прокурором. Сытин заявился к Вяземскому домой[331], где тот ему сказал:
«Ты от меня не жди себе атестату, тебе у меня быть в команде нельзя, ты, де, себя допустил по щекам бить, так как можешь быть прокурором?» И в то время у него [Вяземского] обедал, где еще он налил ему, Сытину, чашку молока миндальнова и два калача искрашил. А потом князь Вяземской стал рассказывать стоящим у него разным чинам, что у него под ногтем под большим пальцом выросла мазоль и жаловался, что у него болит голова.
Оставив Сытина у себя обедать, ухаживая за ним за столом и допустив его в круг своих домашних, Вяземский, надо полагать, демонстрировал, что принимает его как частного человека своего круга, не имеет ничего против своего бывшего подчиненного лично, но при этом отстаивает честь прокурорского звания. Судя по всему, генерал-прокурор считал, что человек, не попытавшийся защитить ни честь своего звания, ни свою собственную, не может быть прокурором. Этот небольшой штришок к портрету Вяземского показывает, какими он видел роль и место института прокуратуры в системе государственного управления. Сытин же очевидно мыслил иными категориями. Он считал, что Вяземский должен был за него заступиться, приводя в качестве прецедента случай с бывшим генерал-прокурором князем Н. Ю. Трубецким. Этот Трубецкой защитил перед императрицей прокурора Военной коллегии Баклановского, донесшего на фельдмаршала Долгорукова, который в нарушение установленного порядка повысил Якова Яковлевича Протасова в чине до подполковника. В результате, по словам Сытина, повышение было отменено, а Долгорукову в течение двух месяцев было запрещено приезжать ко двору. Служивший при фельдмаршале Сытин был, видимо, свидетелем этого эпизода, и действительно, согласно биографии Протасова, впоследствии дослужившегося до генерал-поручика, он получил чин подполковника лишь в 1752 году, когда Долгорукова уже несколько лет не было в живых.
Ил. 10. Е. П. Чемесов. Портрет Ивана Григорьевича Орлова. Гравюра по оригиналу Ф. С. Рокотова. Из кн.: Русский гравер Чемесов: гелиографические копии с его произведений, сделанные по способу г. Скамони / издание Д. А. Ровинского. Санкт-Петербург: Экспедиция заготовления государственных бумаг, 1878. С. 47. РГБ
Ил. 11. Г. И. Скородумов. Портрет князя Александра Алексеевича Вяземского. Гравюра по оригиналу Л. С. Миропольского (?), 1786 год. РГБ
Примечательно также, что спустя годы Сытин помнил и мозоль, и головную боль генерал-прокурора — почти интимные детали. В его сознании они, наряду с миндальным молоком и калачами, саморучно искрошенными для него Вяземским, были, по-видимому, свидетельствами его близости к вельможе, включенности в особый привилегированный круг, что, как ему казалось, плохо совмещалось с отказом в восстановлении в должности.
Отчаявшийся договориться с Вяземским и увязнувший в тяжбах с соседскими помещиками в Галичской провинции Сытин на протяжении нескольких лет без успеха обращался за помощью к М. А. Румянцевой, П. И. Панину, Н. Б. Самойлову, братьям Орловым и князю Н. М. Голицыну. Однажды ему даже удалось подкараулить фаворита императрицы Г. Г. Орлова, когда тот прогуливался с собакой, и вручить ему свое прошение, но Орлов сунул его в карман, не читая.
В поле зрения органов политического сыска Сытин попал после того, как написал некое бессвязное письмо на имя императрицы на русском и немецком языках. Вполне здраво рассказав в Тайной экспедиции подробности своей жизни (некоторые из них в нашем пересказе опущены), во время следствия Сытин вел себя неадекватно. Он то называл Екатерину II своей женой, то говорил, что извиняться перед ней не станет, поскольку, дескать, так каждый может написать что угодно, а потом извиниться. Если же при разборе его дела с Вяземским он окажется не прав, то пусть его посадят на кол, но лучше пусть определят в хоть какую-нибудь службу. Показательно, что императрица отстранила генерал-прокурора от расследования дела Сытина, полагая, что тот может быть необъективен, и поручила вести дело А. М. Голицыну, по решению которого Александр Кириллович и был отправлен в Спасо-Евфимиев монастырь[332].
Обследовавший в начале ХX века монастырское кладбище А. С. Пругавин обнаружил там только одно захоронение XVIII века, на могильной плите которого значилось: «Монаха Амвросия, в бельцах Александра Кирилловича Сытина. Скончавшагося 1785 года». «Можно думать, — писал Пругавин, — что монашество он принял незадолго до смерти»[333]. Возможно, в монашестве беспокойная натура Сытина нашла успокоение, а сам факт наличия могильной плиты, скорее всего, свидетельствует о том, что дети не забыли отца и, видимо, навещали его в монастыре.
Как исторический источник дело Сытина позволяет реконструировать жизненный путь человека, не оставившего следа в истории. Однако гораздо интереснее другое: Сытин был одним из элементов русской дворянско-аристократической среды XVIII века, и его неформальные связи и взаимоотношения с другими ее элементами позволяют лучше понять ее устройство и принципы функционирования, и дополняют наши знания ценными деталями по истории повседневности этой эпохи.
Еще одно дело, заслуживающее подробного изложения, — это дело отставного подполковника Карпа Афанасьевича Жукова. В отличие от
