моими детьми и женой есть такой человек, я потеряю покой. И знаю, что потом…Когда умру я встречусь со всеми теми, чьи души забрал, но… Я готов брать на себя эту ответственность. Готов и буду её брать, потому как по-другому просто не могу.
Приезжаю в одну из каких-то блат хат, захожу через чёрный ход, чтобы никого не шокировать в таком виде. Моюсь, переодеваюсь, смотрю в зеркало. Зависаю. Рука в хлам, рожа…Рожа просто как непроницаемая маска. Я помню, как был другим. Я это помню. Глаза были живыми. Я порой улавливаю те вайбы, но только рядом с Катюхой. Всё остальное время я словно монумент. Что со мной стало за какие-то жалкие четыре года…
Я — отражение своего отца. Это пугает меня больше всего. Потому как я не хочу им быть. Я не хочу однажды проснуться и понять, что мои дети ненавидят меня. Что моя женщина меня боится. Что я довожу её до слёз каждый божий день и уже ничего при этом не чувствую.
Закрываю глаза, думая о матери. О Кате. Об Анне. О всех женщинах, которых так или иначе успел разочаровать.
Тяжёлый груз на душе мешает, но мне нужно ехать к ней. Мне нужно думать в первую очередь о ней и своём ребенке.
Поэтому собирая всю боль в кулак, я еду в тот самый дом, способный залечивать раны.
Время на часах уже три. Я знаю, что скорее всего, она спит. Ведь за весь день она столько пережила. И я всё ещё не перестаю удивляться насколько она у меня сильная. Характерная. Бойкая.
Как она защищает всё, что любит. Собой. Ценой своей жизни.
Не знаю, где на свете происходит это распределение душ. И не знаю, чем заслужил такой подарок судьбы, но… Я хочу сберечь это, насколько получится. Сделать своих сыновей достойными людьми. Сделать их любимыми, настоящими, справедливыми, как их мать. Честными и сильными. Это то, что я обязан им дать.
Однако, думая о том, сколько всего впереди, я боюсь оступиться. Отец, Сокол…Домбровские. Все они, так или иначе, должны получить по заслугам. Это — моё предназначение, чтобы обезопасить всех, кого люблю.
Ещё около десяти минут стою перед домом и боюсь заходить туда. Но всё же крадусь на цыпочках, чтобы не разбудить. Катя же…Ждёт меня на кухне, сидя за столом в одиночестве.
— Малыш…Как так? — спрашиваю, нахмурившись. — Ты должна давно быть в постели.
— Я не могла заснуть снова. Мне приснился кошмар, — отвечает она, подходя ко мне, и закидывает руки на мои плечи. Я же обнимаю за тонкую талию и зарываюсь носом в её волосы. Глажу её голову. Не могу отпустить.
— Какой кошмар…?
— Будто ты не вернулся…Будто ты просто исчез… — плачет она, на что я растерянно смотрю ей в глаза.
— Но это ведь только сон. Я здесь. Вот он я. Успокойся, моя. Чего плакать-то? — спрашиваю, осознавая, что впервые в жизни меня не беспокоят её слёзы. Я просто стираю их с её щек, но при этом не испытываю к ним отвращения. Скорее, просто эмпатию. И это так странно…Самое странное, что могло со мной быть.
— Не уезжай больше, Глеб, — она прижимается ближе, а я обхватываю её под попу и поднимаю на руки, унося в сторону нашей спальни. Просто молча несу, пока она целует моё лицо. Мы больше ничего друг другу не говорим. Я кладу её на кровать и притягиваю к себе спиной. Дышу ей в затылок, а трогать боюсь.
— Что-то не так? Что-то случилось? Я хочу и дальше тебя целовать, — просит она, развернувшись ко мне.
— Мне страшно за Ярослава. Давай мы ничего не будем делать сегодня. Только сегодня…Ты под уколом… И…тебя осмотрели? Людмила писала мне…Но я нихрена не понял.
Катя смеётся над этими словами. Страшно представить, сколько изменений терпит женский организм во время беременности. Это и без того сложно, а с теми стрессами, что ей пришлось пережить, боюсь, мы слишком не предусмотрительны.
— Вообще, да. Меня осмотрели, всё хорошо, но тонус есть…Я просто…Так соскучилась по тебе. Так давно тебя не ощущала, — шепчет моя ведьма, уткнувшись носом в мою шею и перекидывая через меня одно бедро. Соблазняет ведь, и я сам на иголках. И не могу я быть столь безучастным и бессовестным. Так ведь нельзя.
Свои желания, Глеб, можешь засунуть куда подальше. Теперь есть что-то намного важнее этого. Хрупкое. Маленькое. Требующее твоей защиты.
— Знаю, малыш… Твои сокращения сейчас…Нежелательны, верно?
— Верно… Глеб, верно, — соглашается она, а я перебираю между пальцами её волосы.
— Мы потерпим до завтра. Потому что всё, что мне надо — это знать, что с нашим сыном всё в порядке…
— А представляешь, если там девочка? — спрашивает моя ведьма, улыбаясь. — Вот смеху будет…
— Я растекусь, — отвечаю честно. — Если там малышка…Прямо как ты…Зеленоглазая…С рыжими волнистыми волосами. Просто пристрелите меня. Я ведь никогда никому не смогу её доверить. Просто убью всех нахрен.
— Дурак, — смеётся она, поглаживая моё лицо. — Ты решил все свои вопросы?
Я вижу, что она смотрит на мою перебинтованную руку, а кровь просочилась наружу. Она знает. Она видит. Она понимает.
— Да, — скупо проглатываю. — Спи, моя тигрица. Завтра новый день. Нам ещё столько всего предстоит.
— О чём это ты? — спрашивает она, взглянув на меня в темноте комнаты. Чувствую её яркие зелёные огни даже в ночи.
— О шоппинге конечно. Завтра мы едем скупать все детские магазины. И «нет» не принимается, — отвечаю, вздохнув. — Даже если придётся лететь со всеми этими баулами в Москву потом. Но в твоём состоянии нужны только положительные эмоции. А я должен тебе их предоставить. Значит…Будем предоставлять…
— Что же…И в парке погуляем? И мороженое вместе поедим? — спрашивает она с ехидным смешком. Как всегда, её интересует что-то обыкновенное. Приземленное. Не звёзды с неба, а прогулка в парке…
— Вообще всё, что твоей душе угодно…Всё, что сделает тебя счастливой…
— А если тебя сфотографируют с любовницей и выложат в сеть? — шутливо произносит она, хихикая.
— Мы замаскируемся, как можем. В зимних шмотках хрен нас кто узнает…Не волнуйся, моя
