все это каким-то чутьем, но цифры придали бы больше уверенности. Словно паспорт или свидетельство о рождении. И я очень хочу, чтобы ее увидели мои родители. Чтобы мама покачала малышку на руках, а отец положил палец в ее крошечную ладошку. Так было бы надежнее и спокойнее.
Ленн встает рано, чтобы покормить свиней, и к тому времени, как он возвращается, мы уже спустились. Малышка спит, укутанная в двойное одеяло на диване, и все еще хрипит. Неужели в ее груди завелась сырость? Это туберкулез? Какой-то вирус, от которого теперь прививают других детей?
– В пакете и на миску не осталось, – говорит он, тряся коробкой с хлопьями.
Я пожимаю плечами. Уставшая. Побежденная.
– Ничего не осталось, только пыль одна. Пойду вниз отнесу.
Он отвинчивает засовы в полуподвальной двери. Оттуда не слышно ни звука. В комнате поднимается студеный ветер, Хуонг закашливается на обтянутом пленкой диване, роняя на него нить слюны. В стене гудит печная труба. Ленн поднимается к нам и завинчивает дверь. Должно быть, он оставил хлопья на лестнице.
– Я уже привыкла, что ее зовут Мэри, – говорю ему. – Я уже несколько месяцев зову ее Мэри, она наша Мэри.
Пожалуйста, ради бога, никогда больше не зови ее другим именем. Это не она. Пожалуйста, прекрати это невыносимое страдание. Делай, что хочешь, со мной, только не с ней.
Ленн качает головой.
– Она теперь Джейни, так что привыкай. По мне, так она на Джейни похожа. Все, детеныша Джейни зовут, глаза разуй и сама увидишь!
Я хватаюсь за стальной поручень плиты, чтобы не упасть. Сжимаю ладонь так, что костяшки на руках белеют. Вздор это все.
– Я, может, попозжее в «Спар» съезжу или в город за мостом. Фрэнк говорит, счас надо аккуратнее себя вести, не высовываться. У Джейни еда заканчивается, наверно?
– Одна банка осталась.
– Ну вот и ладно.
Ленн уходит, а я опускаю Хуонг на пол. Она неописуемо бледна. Бледнее ее я никогда не видела. Белая как мел. Я расстегиваю ее подгузник. Что-то застряло, и я вожусь с тупой булавкой, которая принадлежала его матери, а затем подгузник окрашивается в красный цвет, и на моих пальцах оказывается кровь. Я осторожно поворачиваю дочку и вижу след от укола. Неужели это моих рук дело? Это я проткнула ее подгузник? Как? Когда? Прошлой ночью? Разве она не кричала, когда я приколола подгузник булавкой? Я промакиваю кровь старой тряпкой от подгузника. Должно быть, это произошло перед рассветом, как раз когда я меняла ей подгузник. Или когда она проснулась до этого, в кромешной тьме. Насколько я бдительна в темноте, когда в моем организме эти таблетки? Сколько раз я переодевала Хуонг подгузник прошлой ночью? Я ранила своего больного ребенка, и у нее не осталось сил кричать.
Подношу малышку к своему лицу, касаюсь щекой ее щеки, а она холодная. Подползаю на спине к камину, но не могу прислониться к нему, слишком жарко, поэтому сажусь рядом, прислонившись спиной к спинке его кресла. Разве она не закричала, когда в нее воткнули булавку?
Я слышу царапанье.
Шевелю больной ногой, своей искалеченной лодыжкой, и сползаю вниз, пока полностью не ложусь на доски пола. Я поворачиваю лицо к теплу.
Снова царапанье прямо подо мной.
– Синти? – шепчу я.
Она начинает плакать там, внизу.
– Ты знаешь мое имя, – произносит она.
Я тоже начинаю плакать, и мои слезы падают на сухие половицы, которые еще вчера скребла.
– Я не могу тебе ничего передать, он заделал дыру.
– Я знаю, – отвечает она. – Мне ничего не надо, я только жду. Еще немного осталось.
– Нет, – говорю я, чувствуя, как у меня на руках Хуонг становится горячее на ощупь, хрипит и как сильнее стучит ее сердце. – Не сдавайся, борись!
– Кончились силы, – отвечает она. – Я уже и так под землей, осталось только закопать.
– Он встречался с Фрэнком Трассоком у ворот на полпути сюда, – говорю я. Этого не было, но мне приснилось, будто Фрэнк предупредил Ленна, что полиция скоро явится с облавой на ферму и нас заберут в безопасное место. – Скоро придут люди, подожди еще немножечко.
– Джейн, никто не придет.
Я широко распахиваю глаза, поднимая взгляд на свет из окна, и понимаю, что тон ее голоса стал другим. Он стал спокойнее, словно ее дух погибает на моих глазах.
– Синти, – говорю я ей. – Ты там?
– Да.
Я сглатываю слюну.
– Давай сбежим отсюда. Мы втроем. Давай.
– Я не могу, – отвечает она. – Я слишком слаба, у меня сил не хватит.
– Моя малышка, – произношу я, поворачивая голову к Синти, наши губы разделяют половицы, мои слезы капают на дерево и пыль. – Ей все хуже и хуже. И у него на нее планы. Я чувствую, что он впадает в отчаяние. Ленн знает, что тебя ищут, он словно загнанная в угол крыса. Ждать нельзя. Синти, я не могу оставить тебя там, внизу, надолго. Варианты закончились.
– Нет, – говорит она. – Иди одна. Я слишком слаба, ты понятия не имеешь.
Я поворачиваюсь, и Хуонг напряженно наблюдает за мной своими большими и чистыми глазами. На окне, на проводах снаружи сидят птицы, где-то с дюжину ворон. Одна улетает, и за ней улетают остальные.
– Когда он в следующий раз поедет в город. Мы втроем отсюда сбежим. Мы с тобой можем поддерживать друг друга, но нам придется спешить. Я знаю дорогу.
– Оставь меня здесь, – шепчет она.
– Ты не понимаешь. Я не могу уйти без тебя, я не могу ходить. И малышка без меня не справится. Если ты решишь остаться, то мы все тут останемся.
Из печки раздается треск, и искры поднимаются вверх по трубе.
Мы с Хуонг лежим на полу в ожидании.
– Я постараюсь, – обещает она.
Ленн возвращается за своим бутербродом. Проваливай к черту из этого проклятого дома, дьявольское ты отродье. Оставь нас в покое.
– Нашел мертвого угря у плотины рядом со свинарником, видел, как сюда плыл. Окоченевший, как труба.
Уйди отсюда.
– Пойду в крапиву его кину. Эт не змея, а здоровый угорь. Оставь его в покое. И если сюда кто придет, то бегом наверх и штоб ни писку от тебя не было. Я попросил Фрэнка Трассока держать ухо востро если что, я ж не тупой. Чуть что не так сделаешь, и я тебя на пару дней к свиньям отправлю, посмотрим, как тебе там у болот понравится!
Я киваю.
– Как там Джейни? Следишь за ней?
– Она больна, – отвечаю я с негнущейся спиной. – Пожалуйста, купи лекарств. Парацетамола для младенцев, чтобы температуру сбить.
