ночь Степан собрался уходить: облавы в городе утихли. Винтовки он забирал с собой.
— Дядя Степан, а гармошку-то когда возьмете? Вот она, — напомнил Николка.
— Я ее тебе подарил. А себе другую куплю. Вернем Советскую власть, тогда рабочий класс не только на гармошках, на роялях будет играть. Для всего народа…
После ухода Степана ребята вновь принялись за «ежики».
Обреченные
Чем больше приходило вестей о приближении Красной Армии, тем сильнее лютовали враги. Начались массовые аресты, еще яростнее засвистели казацкие нагайки.
Обо всем Александра Максимовна узнавала от старого коновозчика, навещавшего их семью.
— Беда, Максимовна… Большая беда свалилась на наши головы, — сообщил он. — Человек шестьдесят опять схватили. Предатель один выдал… Всех в Уфу увезли. Видно, места мало в наших тюрьмах.
А через несколько дней принес весть еще страшнее:
— Всех расстреляли супостаты.
Долго сидели и молчали в темноте. Аким Иванович выкурил не одну трубку. Потом ушел. Походка у него была тяжелая, старческая.
— Слыхала, Максимовна? В Мухоморовке казак парнишку засек, — оглядываясь, как бы кто не подслушал, сообщила у колодца соседка. — Из-за угла парнишка выскочил и коня напугал. Казак нагайку выхватил и давай хлестать. А много ли ребенку надо…
Раз, в темный июльский вечер, снова пришел Аким Иванович. Пробрался тайком огородами.
— Я к тебе и с добром и с худом, — торопливо начал он. — Радость великая: наши к городу подходят! Близко уж. А беляки совсем озверели, семьи большевиков принялись изничтожать. Всех подряд, от мала до велика. Днем кресты на воротах ставят, а ночью лютуют. Только стон стоит. Да ты не бойся, бог не выдаст, свинья не съест, — вставил он любимую поговорку. — Мы на заводе так придумали: уехать надо тебе с ребятами. Скрыться до поры до времени. У меня сват на разъезде живет. Человек надежный, место тихое. У него и переждешь. Недолго осталось… Собери-ка к завтрашнему дню кое-какое барахлишко. А я Воронка в телегу запрягу и к вечеру подъеду. Забросаем ребятишек травкой, сверху литовку: будто за кормом ездили. Никому и в голову не придет.
Весь день прошел в сборах и хлопотах. Александра Максимовна испекла «подорожников», собрала ребячьи рубашки в узелок, и к вечеру все присели на лавку, готовые в путь-дорогу.
— Варюша, мы сегодня уезжаем. К родне погостить… Когда приедем, Федюня прибежит, скажет, — объяснила Александра Максимовна Варьке, когда та появилась на пороге. — Только про это никому не говори.
— Николке с Ахметом можно сказать, — вставил Федя.
Варька понимающе кивнула головой, поцеловала Мишеньку и убежала.
Ребята были рады-радехоньки.
— А лес там есть? А ягоды? А речка?
— Есть, все есть. Сидите тихо, — отвечала мать на бесконечные расспросы. Федя отыскал в чулане удочку отца и поставил возле порога, чтобы не забыть.
Солнце село, а подводы все не было. Александра Максимовна нетерпеливо поглядывала в окно и вдруг увидела: по улице торопливо шли белогвардейцы, направляясь прямо к их воротам. В первом Федя узнал сына жандармского вахмистра Виктора Катрова, который явился в город вместе с колчаковцами. Катров был в офицерском мундире. Позади вышагивал «тараканий ус».
— Встаньте к окнам, не то разбегутся, — послышался голос со двора.
Трое вошли в дом.
— Все дома? — Катров остановился возле порога, оглядывая детей, словно пересчитывая их.
— Все, вашблагородь, — вынырнул из сеней Мошкин.
Ребята бросились к матери, облепили ее со всех сторон, так и застыли, глядя на вошедших широко раскрытыми глазами.
— Может сразу, вашблагородь? — подскочил околоточный.
— Ночью приказано… Заколачивайте!
Колчаковцы вышли. Слышно было, как на засов закрыли входную дверь и забили ее чем-то тяжелым. Потом долго стучали молотками по ставням.
— Ждите гостей! — с издевкой крикнули со двора.
Белогвардейцы уже хозяйничали где-то в другом доме, а перепуганная, обреченная семья Кущенко все еще сидела в потемках.
— Темно-о, — заплакал Мишенька.
— Сейчас, сейчас… Огонек будет, — очнулась Александра Максимовна, зажигая лампу. Прятаться и таиться уже не было смысла: самое страшное случилось.
«Не будет всех… Марийки… Сережи… Мишеньки…» — Александра Максимовна не могла сидеть на месте: надо что-то делать… Она достала чистые рубахи из узла:
— Надевайте, чтобы все чистенькое…
Переоделась сама и снова заметалась.
Горе придало силы. Она открыла крышку подпола.
— Мы уйдем отсюда, уйдем… — шептала мать, спускаясь по ступенькам с лампой в руке. Но сколько ни шатала камни фундамента, сколько ни двигала, ни один не шевельнулся.
Александра Максимовна выбралась из подпола и принялась ножом открывать створки ставней. Федя бросился помогать матери.
— Кто там царапается? Смирно сидеть! Успеете побывать и в раю и в аду, — послышались грубые окрики.
Все кончено, надежды нет… Долго сидела Александра Максимовна не шевелясь. Ребята забились в угол и с недетской надеждой смотрели на мать. Миша свернулся калачиком на полу и уснул.
— Мы им даром в руки не дадимся! Не-ет! — Александра Максимовна метнулась в сени и набрала большую охапку щепы, приготовленной на растопку.
— Федюня, наливай-ка в чугуны.
Варька еще накануне натаскала воды, и кадка в сенях была полна.
Откуда-то издалека слышались одиночные выстрелы.
— Мам, слышишь? Стреляют.
— Слышу, Федюня. Опять казаки балуются. А ты носи воду-то, носи.
Ярким пламенем заполыхали в печи дрова. А вскоре ключом забурлила вода в чугуне.
— Зачем это? — удивился Федя.
— Как войдут эти изверги… Я в них из ковша кипятком! Прямо в глаза! А вы тем временем бегите, прячьтесь в огородах… Пока они очухаются…
— А как же ты? Я без тебя не уйду.
— Потом и я… — мать отвернулась и принялась кочергой шуровать в печи. О себе она не думала.
Всю ночь слышались выстрелы. Всю ночь кипела вода в чугунах.
Новый день пробился узким лучиком света сквозь щель в ставнях, осветил спящих под столом ребят и пожелтевшее, измученное лицо Александры Максимовны. Она сидела на табуретке возле порога с ковшом в руке. Возле ног стоял чугун с кипятком, от которого валил густой пар. Пламя в печи угасало: бандиты грозились явиться ночью. Одна прошла… Надо ждать следующей.
Днем выстрелы стали слышнее и чаще. Где-то ухнули из орудия. Раз, другой… В стороне завода короткими очередями застрочил пулемет.
— Мам, слышишь? Опять стреляют.
— Слышу, сынок. Это наши! Красные! Придут и выручат нас, — успокаивала она ребят. А у самой тревожно замирало сердце.
Дети прислушивались к выстрелам, словно это была самая чудесная музыка. Даже в полутьме было видно, как у них заблестели глаза. На бледных лицах появились улыбки.
Издалека слышались крики «Урра-а!» По улице затопали кони.
Наступал вечер, а с ним новая тревога за детей. Щепа и дрова были сожжены. Александра Максимовна принялась собирать все деревянные предметы,
