и утонет, — произнес этот голос отчётливо, — вряд ли это так уж сильно ему навредит. Он и так уже мёртв почти пятнадцать лет».
И купеческий сын разобрался, чей это был голос: его собственный!
— Ванечка! — крикнула у него за спиной Зина. — Постой!
Но он уже и сам уже остановился — примерно в шаге от колодца. Этот шаг он все-таки сделал — но чуть помедлив. И заглянул вглубь чёрного провала.
Снизу на него пахнуло той затхлой сыростью, которой ему уже пришлось надышаться сегодня — пока не объявился его дед со своей немыслимой рукой. Но теперь к запаху застоявшейся воды прибавился ещё один: тяжёлый дух мокрой грязной одежды. Только этот новый запах, пожалуй, и подтверждал, что купец-колдун и в самом деле сиганул вниз — что Иванушке это не пригрезилось. Разглядеть хоть что-то в глубине чёрного провала купеческий сын не мог, сколько ни таращил глаза.
— Ванечка! — снова услышал он голос Зины — в котором теперь отчётливо слышался испуг. — Они вылетают! Посмотри сам!
Иван Алтынов ощутил мимолетную вспышку раздражения — так ему несвойственного. Но вызвано оно было, пожалуй, даже не тем, что Зина оторвала его от созерцания сырого провала, в котором всё равно ничего невозможно было разглядеть. У Иванушки отчаянно урчало в животе — он ничего не ел уже много часов. Ему даже самому было странно, что всё произошедшее не отбило у него аппетит на всю оставшуюся жизнь. Но, как видно, баба Мавра не зря любила повторять: голод — не тётка. А голодать купеческий сын уж точно не привык. Да и никому в алтыновском доме голодать не приходилось. А Митрофан Кузьмич Алтынов, когда учителя жаловались ему, бывало, на бестолковость сынка, говаривал с усмешечкой: «Сытое брюхо к учению глухо».
— Батюшка, — Иван, вытянув шею, снова заглянул в колодец — пропустив мимо ушей слова Зины о том, будто что-то там вылетает, — как же мне теперь тебя найти? И содержит ли слово дедуля? Вправду ли я тебя увижу, если исполню его приказание?
— Иван Алтынов! — снова заорали вдруг у него за спиной, так что Иванушка даже вздрогнул от неожиданности и не узнал в первый момент голос Зины. — Да ты оглох, что ли? Или не понял, что я сказала? Сейчас все умирашки будет здесь!
Собственно, только по этому словечку — умирашки — он Зину и опознал. Никогда ещё не случалось Иванушке слышать, чтобы поповская дочка так вопила. Больше из-за этого — а не из-за услышанных им слов — Иван Алтынов вскочил на ноги и устремился к двери. Ясно было: просто так девица Тихомирова не позабыла бы о хороших манерах — не пустилась бы в такой крик. И уж точно не стала бы именовать своего друга детства Иваном Алтыновым.
И одного взгляда на входную дверь Иванушке хватило, чтобы всё понять. Даже тусклое освещение не помешало ему разглядеть, что происходит.
2
Мавра Игнатьевна ходко вышагивала по Губернской улице, почти что не глядя по сторонам. Она очень рассчитывала, что и на неё саму никто не обратит особого внимания. Не станет глазеть на неё из окон или, паче того, указывать на неё пальцем. Ну, и что с того, что алтыновская экономка навострилась под вечер идти куда-то со ржавым фонарем в руке и со сковородочной ручкой, зажатой под мышкой? Не украла же она эту ручку, в самом-то деле?
Мавра и самой себе не сумела бы внятно объяснить, почему она решила взять с собой чапельник. Ей, Мавре, уже почти пятнадцать лет не доводилось держать при себе хоть что-то, напоминающее оружие. А что длинная деревянная ручка с чугунным наконечником должна была послужить оружием, было яснее ясного. Уж в этом-то Мавра обманывать себя не могла.
— Может, до этого дело ещё и не дойдёт, — шептала купеческая экономка почти беззвучно. — Дай Бог, чтобы не дошло!..
Но, по крайней мере, в одном Мавре Игнатьевне точно повезло: ни одного прохожего она на Губернской улице не встретила. Да что там — прохожие! Ни в окошках, ни на завалинках домов, ни во дворах — за дощатыми заборами — Мавра не заметила ни одного человека. То ли уж тут все привыкли ложиться спать, что называется, с курами. То ли...
От воспоминания, внезапно посетившего её, Мавра остановилась так резко, что сковородочная ручка едва не выпала у неё из подмышки. Вот так же безмолвно и безлюдно было пятнадцать лет назад в доходном доме купцов Алтыновых, где в номере на четвёртом этаже поджидал кое-кого тогдашний глава семейства — Кузьма Петрович. Пожалуй, во всем Живогорска одна только Мавра и могла теперь сказать, кого именно он поджидал. Равно как никто другой из горожан, включая её теперешнего хозяина Митрофана Кузьмича, не знал доподлинно, что произошло в тот злосчастный день. А теперь вот...
— Нет! — Мавра Игнатьевна даже головой потрясла — с такой силой, с такой силой, что взметнулись в воздух концы её цветастого павловопосадского платка. — Здесь не то! Не может быть, чтобы — то...
И она вновь заспешила по Губернской улице в сторону Духовского погоста — на который уже наползали густые тени от деревьев близлежащего леса. Фонарь она решила не зажигать так долго, как только сможет, однако уже вставила в него новую свечу. И только пожалела, что вместо этого фонаря не захватила из дому масляную лампу, коих в доме Митрофана Кузьмича имелось в достатке.
3
Иван Алтынов понял, из-за чего Зина впала в такую ажитацию. И что она имела в виду, когда кричала: они вылетают! Только вот сделать хоть что-нибудь — предотвратить беду — он был не в состоянии.
Вылетали — из своих пазов — те самые дверные шурупы, которые только-только с неимоверным трудом удалось вернуть на место. Возможно, резьба на них оказалась частично сорвана — после того, как восставшие мертвецы высадили дверь в первый раз. Или же — ни самому Иванушке, ни его одноглазому деду не удалось плотно шурупы закрутить, не имея подходящих инструментов. Да это теперь и не имело особого значения. Важно было другое: сколько ещё продержится дверной засов? И сколько простоит сама дверь, прежде чем её петли снова сорвутся со стены?
Рядом что-то тревожно произносила Зина, и Рыжий беспокойно сновал возле ног хозяина, задевая его пушистым хвостом. Иванушка это замечал — но одновременно с этим и
