Потом наклонился к Дмитрию Васильевичу, положил ему руку на плечо и громко произнес: – Да упокоится раба божья Марфа.
Иван Павлович обернулся к присутствующим на похоронах учителям, незаметно подал им знак, и те бережно подхватили его тестя под руки, подняли и отвели чуть в сторону, давая возможность могильщикам продолжить их скорбную работу.
На счастье, Дмитрий Васильевич не обратил внимания на находящиеся рядом могилы его отца, а чуть дальше и жены, умершей после последних родов, и нескольких их деток, не проживших и года.
Видно, его сознание сделало лишь слабую попытку вернуться обратно, но, словно напуганная пташка, увидев всю неприглядность и опасность царящей вокруг реальности, торопливо юркнуло обратно в темень небытия, где было гораздо спокойнее и ничто не могло потревожить грубым внешним вмешательством. И он постепенно успокоился, стал все так же тихо и радостно, по-детски улыбаться…
…Вновь купленный Менделеевыми дом на улице Мокрой оказался не таким и новым. При беглом осмотре обнаружились провисшие потолочные балки, кривой пол с хлопающими при ходьбе половицами, перекошенные двери и еще много чего любопытного. Зато в нем были три здоровущие печи, впрочем требующие срочной чистки, а главное – запас дров на всю предстоящую зиму. Но самым важным Иван Павлович считал различные дворовые службы, где пусть с трудом, но разместилась вся дворня, переведенная сюда из сгоревшей корнильевской усадьбы. Они чуть не на другой день принялись за ремонт и подновление теперь уже нового господского дома.
Улица Мокрая с незапамятных времен известна стоявшей на небольшой возвышенности, насыпанной трудом первых поселенцев из числа сибирских казаков белобокой Андреевской церковью. Сама же улица не зря получила свое название, поскольку пролегла вдоль пологого мыска, лежащего эдаким выброшенным из могучей пасти языком доселе невиданного людьми допотопного животного. С двух сторон вокруг этой тихой улочки протекали окруженные камышами и осокой речки, где весной гнездились утки, а ближе к Иртышу в самом их устье водились громадные щуки, которых местные мальчишки ловили на петли из конского волоса, и не у каждого хватало сил вытащить в одиночку свою добычу на берег. Правда, весной едва ль не каждый год ближнюю к реке часть нижнего города затапливало почти до середины лета.
Жителям приходилось спускать на воду заранее просмоленные лодки, на которых они выбирались в город, а если кто зазевался и не отогнал пастись скотину на возвышенность, то приходилось перевозить испуганно мычащих коров все на тех же лодках.
Мария Дмитриевна любовно называла эту улицу Мокренькой, а весь полуостровной околоток – Сибирской Венецией.
Иван Павлович, как и хотел, набрал в два раза больше занятий и домой являлся лишь поздно вечером. Перед Рождеством ему сообщили о присвоении титулярного советника и вместе с тем передали конверт за подписью попечителя Казанского учебного округа. Ощущая дрожь в руках, Менделеев распечатал конверт прямо в коридоре, не дойдя до учительской. Текст письма гласил: «Вам предлагается от имени господина попечителя Казанского учебного округа Его Превосходительства Михаила Александровича Салтыкова и Совета императорского Казанского университета «во уважении отличного усердия к службе», занять при Казанской гимназии должность учителя логики и нравоучения».
Менделееву и раньше приходилось слышать много хорошего о графе Михаиле Александровиче Салтыкове, который не только был тайным советником, сенатором и камергером императорского двора, но и поддерживал дружеские отношения со многими российскими литераторами, а с одним из них – Антоном Дельвигом – даже породнился, выдав за него свою дочь. И, сейчас получив это письмо за его подписью, он пришел в крайнее возбуждение, а потому, когда вошел с письмом в руках в учительскую, то первым, кто обратил внимание на его радостное лицо, был вездесущий Гаревский, подошедший к нему со словами:
– Редко удается видеть вас, Иван Павлович, в столь радостном настроении. Как вижу, вы получили письмо, неужто произвели сразу в действительные статские? Или только обещают? Своим усердием вы вполне того заслужили. Поэтому я бы не удивился, узнав о том.
– Прочтите сами, – ответил Иван Павлович и подал ему письмо.
– Да, готов порадоваться за друга, – произнес тот, бегло прочтя письмо от попечителя. – Но, позвольте поинтересоваться, знаете ли вы, каково жалованье тамошнего учителя?
– Откуда же мне знать? – с удивлением отвечал Менделеев. – Наверно, такое же, что и здесь.
– А вот смею вас огорчить, почти в два раза ниже. А если учесть, что вы сейчас получаете почти два оклада – делайте выводы сами. К тому же, насколько мне известно, у вас некая сумма, взятая в долг? Все правильно?
– Верно, – кивнул Менделеев.
– И что вы решите? Окажетесь нищим, зато в Казани? Но вот мне думается, тамошняя долговая тюрьма ничем не отличается от здешней. Здесь хотя бы у вас есть друзья, родственники, которые вас в беде не оставят. Почему бы вам не попросить у меня взаймы? Много не обещаю, сие не от меня, а от моего папеньки зависит. По мне так лучше, если вы станете моим должником, чем отче проиграет эти денежки в карты или просто прокутит.
– Как-то я не думал об этом…
– Зря. Не мешало бы вам при вашем положении начать заниматься и этим родом деятельности. Авось-то когда и пригодится.
– Спасибо за совет, – насупился Менделеев, – а все же скажите, сколько я мог бы у вас попросить в долг, – с трудом произнес он это слово.
– Скажем так, рубликов сто пятьдесят – двести. А там как почта обернется.
– Буду очень признателен, – выдохнул Иван Павлович, стараясь побыстрее закончить тяжелый для него разговор.
– А знаете, я всегда рад помочь ближнему. Ведь именно так сказано в столь любимом вами Законе Божьем?
В ответ Менделеев лишь махнул рукой, не желая начинать очередной спор о вере с человеком, протянувшим ему руку помощи.
Вечером он обо всем рассказал Марии Дмитриевне, и та в ответ долго молчала, а потом прошла в детскую комнату и вернулась со шкатулкой, куда она обычно помещала жалованье мужа, а затем достала оттуда стопку ассигнаций.
– Что это? Откуда? – удивился он.
– Заняла у деда Петра и одного дальнего родственника. Собственно говоря, не заняла, а они сами мне предложили их сразу после пожара.
– И сколько здесь?
– Ровно двести рублей.
– Значит, если Гаревский не обманет и отец вышлет ему такую же сумму, мы сможем забрать из заклада наши вещи? Даже не верится…
Мария Дмитриевна ничего ему не ответила и лишь тяжело вздохнула, а потом спросила:
– Ты точно решил отказаться от перевода в Казань?
– Да, – не задумываясь ответил Иван Павлович. – Гаревский абсолютно прав. Не имеет смысла все бросать ради переезда в
