напоминало не лежащую на спине женщину, а вытянутое веретено. Солнце длинными лучами прожигало в нем дырки, как будто кто-то там, наверху, баловался гигантским увеличительным стеклом. Птицы возбужденно обсуждали разбойничий налет стихии. «А я говорил вам: пи-у! пи-у! – прячьтесь, а вы: нет, полетим еще! Желторотые! Чирик-чирик! Долетались? Как в таком виде будете охотиться на червя?»
Над попахивавшим мазутом асфальтом поднимался нежный пар. Одежда неприятно липла к телу. Впереди по-ментовски, голосом замученного холуя завыли автомобильные сирены, замелькали проблесковые маяки. Видимо, кто-то из хозяев безлюдных шизофренических замков решил все же прокатиться за город. «Убивать, наверное, кого-нибудь едут. Или пытать. Кладбище-то рядом», – без улыбки думал продрогший Звонарев. Черные машины, истошно воя, стремительно приближались. Алексей от греха подальше сошел с обочины.
Впереди колонны шли два бронированных «мерса», за ними длиннейший трехдверный «плимут» стального цвета, и еще один «мерс» был сзади. Такой «навороченный» кортеж имел лишь один из обитателей элитного кладбищенского поселка – олигарх Немировский.
Машины пролетали мимо, свистя в воздухе, как тяжелые снаряды. «Интересно, – вяло подумал Звонарев, безуспешно попытавшись сосчитать, сколько же слепых черных окон в «плимуте» – четыре или пять, – мог ли узнать меня на ходу Немировский? Столько лет прошло… А потом, я с этими граблями похож, скорее, на дачника или колхозника. На таких и взгляд не останавливают. А если и узнал – что с этого? Кто я теперь? Червь!»
С этой успокоительной мыслью («Таракан не ропщет, сударыня!») Алексей отправился дальше. Вдоль дороги, слева, тянулись унылые пятиэтажки и зажатые между ними частные дома. Справа был пустырь с огромными черными пятнами выжженной ребятней прошлогодней травы. За пустырем синел лес, где жили табором «люли» – таджикские цыгане. Как эти южане с оравой чумазых детишек зимовали там, Звонарев даже представить не мог. Дойдя до перекрестка, он увидел приближавшийся автобус и побежал к остановке – пешком в промокшей одежде идти не хотелось.
Дома его ждал неприятный сюрприз. Он думал, что не застанет жены, спокойно переоденется, повесит сушить одежду, выпьет чаю и устроится с сигаретой за компьютером. Жена по субботам обычно отправлялась с утра «к подруге». «Подруга» эта была существом молодым, темпераментным и, скорее всего, мужеского пола, так как после встреч с «нею» на шее и плечах жены появлялись синяки засосов. Раньше она их припудривала, а теперь, когда поняла, что Звонарев не собирается спрашивать про их происхождение, уже не затруднялась. Гляди, мол, сволочь!
Сегодня же, хотя дело шло к полудню, она все еще расхаживала по квартире полуобнаженная – с любовными синяками, в прозрачном бюстгальтере, в колготках, плотно облегавших ее стройные, когда-то с ума сводившие Алексея ноги. Он и сейчас на них заглядывался, но отстраненно, как на ноги какой-нибудь красотки с обложки глянцевого журнала. Хороша Маша, да не наша!
Звонарев еще ни разу не спал с женой с тех пор, как понял, что она начала ему изменять. Она же всем видом показывала, что ей это «по барабану», но на самом деле злилась. Почему, Алексей даже не хотел вникать: чуял, что там, на этом темном дне, таилось что-то близкое к распаду, к шизофрении. Они жили, как в театре: играли друг перед другом какую-то тягостную пьесу, в которой обо всем говорилось намеками, иносказаниями, мимикой, жестами, демонстрацией засосов, обнаженных частей тела и т. п. «Великая немота» – так называлась эта пьеса. Каждый ждал, что кто-то заговорит первым о мучительном, о главном. Но никто не решался.
Жена, положив руки на свои гладкие бедра, стояла у зеркала, оценивающе глядя на свою по-прежнему стройную, как у девушки, фигуру. Талия все так же тонка, грудь высока, живот подтянут, кожа упруга. Фигура нерожавшей женщины… Только в углах больших глаз морщинки да кожа под подбородком ослабла… Она насмешливо покосилась через плечо на вошедшего Звонарева.
– Тебя что, помоями из ведра окатили?
Такая у нее была теперь манера разговаривать. Видела же, что шел дождь!
Алексей кивнул.
– Кортеж Немировского обрызгал. Я шел, как разночинец, по обочине, а он…
Жена нахмурилась.
– Шутки, что ли, у тебя такие?
– Почему шутки? Я шел, а он навстречу катит в свое логово. Помахали друг другу.
Жена с презрительной гримасой отвернулась.
– Посмотри, как наследил! Я что тебе, служанка?
– Я вытру, – примирительно пообещал Звонарев, стаскивая чавкающие ботинки. – А ты что же дома? – как можно невинней спросил он.
Жена снова медленно повернула к нему голову.
– А ты уже обрадовался, думал – развалишься сейчас здесь, будешь мечтать в одиночестве о своей славе? Не намечтался еще?
– Ну что ты цепляешься? Это твое дело, когда и куда ехать, – сказал он, нажимая на слово «куда». – Ты же в субботу обычно с утра уезжаешь…
Она молчала, глядя на него с прищуром. Он стянул мокрые носки и пошел с ними в ванную, держа их, как дохлую мышь за хвост, двумя пальцами. В тесноте прихожей Алексей был вынужден прижаться спиной к стене, обходя вольно, расставив ноги, стоявшую у зеркала жену. Она благоухала до боли знакомыми запахами, поэтому он задержал при этом маневре дыхание.
– Да вот думаю: ехать ли? – вдруг сказала жена.
Звонарев озадаченно глянул на нее сбоку. В глазах у Натальи стояла тоска. «Ну что же, скажи!» – ответил он ей взглядом. Она отвела глаза, и он, как-то сразу ссутулившись, пошлепал дальше босиком по коридору со своими убитыми носками, бормоча:
– Дело хозяйское, дело хозяйское…
Когда он вернулся из ванной со шваброй, жена с напряженным лицом влезала в узкую, с разрезом до самых трусиков юбку. На Алексея она уже не глядела. Она шуршала юбкой, он старательно тер тряпкой линолеум. Вжикнула молния. «Ехать ей, скорее всего, сегодня некуда, – сосредоточенно размышлял Звонарев. – Что-то там не сложилось. Ну что ж: у нее, наверное, не один любовник. Отправится искать на свою ж… приключений».
Жена надевала блузку, красила губы. Ничего нельзя было поправить. Она правильно делала, что молчала. Поздно было мириться, поздно искать, кто виноват. Целый год она спала с другими мужчинами – то ли мстила ему за что-то, то ли жадно стремилась заполучить упущенные за годы замужества возможности. Он бы ей не простил и одной измены, а сколько их было? Разные мужские голоса по телефону, разные машины, приводившие ее ночью, в том числе и такой же крутой «мерс», как в охране Немировского… Сначала он мучился, представлял, как ей овладевали другие мужики (парочку из них он видел, когда они привозили ее ночью и открывали ей дверцу), не мог отделаться от мысли о чужой слюне на ней, чужом поте, чужой… а потом словно заставил себя встать
