В раздумье я присела на ступеньки лестницы. Лена только-только успокоилась, мне не хотелось вновь ее нервировать — теперь уже паническими поисками. Но она сама спросила:
— А мама уехала с ними?
— Да, — решила ответить я.
Интересно, скоро ли вернется Павел? В выходные у хирурга «скорой помощи» на приеме, известное дело, народу полно: горе-футболисты, садоводы-любители, незадачливые отцы семейств, исхитрявшиеся вывихнуть конечности своим чадам на домашнем уроке физкультуры…
Все-таки исчезновение Альмы не давало мне покоя. Держа Лену за ручку, я снова обошла все кусты на участке, выглянула и на улицу, обследовала подвал и комнаты в доме. Мы ищем кота, объясняла я Лене. Наконец скрепя сердце решилась обратиться за помощью к Левину и постучала в его дверь. Едва он мне открыл, как до меня, к невероятному моему облегчению, донесся женский голос. В обществе двух кавалеров Альма сидела перед телевизором.
— Я просто хотела узнать… — начала было я.
— Да садись с нами, — пригласил Левин. — Мы теннис смотрим.
Я покачала головой и вышла. Но, уже спустившись вниз, стала укорять себя. Левин с приятелем даже не подозревают о том, что Альма душевнобольная, хоть бы они не вздумали предлагать ей спиртное. Не держал ли Левин стакан виски? Альме алкоголь категорически нельзя — она же принимает психотропные препараты.
Часа через полтора вернулся Павел. Коля добровольно облачился в пижаму и жаждал похвал за проявленное геройство. О матери он даже не спросил.
— Альма наверху смотрит телевизор, — сообщила я Павлу.
Он подарил меня не слишком любезным взглядом и тут же отправился наверх.
Когда он привел Альму, я сразу поняла, что та изрядно навеселе. Лена — хотя ее никто об этом не просил — стала рассказывать, как Коля свалился с дерева. Как ни странно, маму этот рассказ весьма позабавил, и она от души смеялась. Мы с Павлом тревожно переглянулись.
— Когда будем ужинать? — спросила Альма. В больнице она привыкла рано ужинать и рано ложиться.
Павел отправился на кухню, я стала накрывать на стол.
— Непорядок, — сказала Альма. — Двух приборов не хватает.
— Левин с приятелем ужинают у себя, — твердо сказала я, отчего на глазах у нее тут же навернулись слезы.
Павел, как зверька, гладил ее по головке, потом дал ей три разных таблетки, которые она послушно проглотила. После ужина она паинькой отправилась спать, а мы вместе с детьми остались еще немного посидеть, уже в пятый раз выслушав героическую историю Колиного падения.
Когда пришло время ложиться, снова началось перераспределение спальных мест. Я отправилась в «кабинетик», поскольку мою двойную супружескую постель заняла Альма. Теперь к ней присоединились и дети. Они вообще не особенно жаловали далекую мансарду, которая в эту ночь досталась Павлу.
Среди ночи я проснулась как от толчка. В комнате горел свет, и передо мной стояла она. Это было как продолжение сна. Она явилась мне, как сильфида из восточной сказки, — принцесса, которую холят, лелеют и укладывают спать под необъятный паланкин чернокожие рабыни, неземное, флегматичное, белолицее создание с пышной гривой ниспадающих волос, тщательно расчесанных все теми же рабынями.
— Где Павел? — спросила она, не сводя глаз с моей постели, будто он прячется у меня под одеялом. Впервые я заметила выражение хитроватой подозрительности в ее полубезумном лице.
— Он в Колиной комнате спит, в мансарде.
Она села ко мне на кровать.
— А где спит твой муж?
Сонным движением я указала наверх, остальное ее не касается.
— Гомик? — плутовато осведомилась она.
Я помотала головой и демонстративно закрыла глаза.
Она поняла, встала и направилась к двери.
— А оба кавалера, кстати, очень даже милы, — произнесла она на пороге с каким-то задорным упрямством.
Засыпая, я подумала, что ей бы очень подошло имя Дезире или какая-нибудь Лавиния.
Спали мы все довольно долго. Первыми встали дети и начали во дворе играть в футбол. А ведь врач строго-настрого предписал Коле щадящий режим и спокойное поведение. Я с трудом поднялась, свистнула детей в дом, потом пошла под душ и, стоя под струями теплой воды, раздумывала, прилично ли ограничиться на завтрак вареными яйцами.
Ничего, завтра утром в это же время я от нее уже отделаюсь, утешала я себя. Обслуживать мужчину и двух детей — это еще куда ни шло, но чтобы и сумасшедшую бабу в придачу? К тому же, как мне почему-то кажется, насквозь порочную и патологически ленивую. Похоже, она наловчилась замечательно пользоваться своей болезнью — никакой ответственности, никакой работы, живи себе избалованным ребенком и радуйся.
Наконец встал и Павел, он тут же принялся мне помогать.
— Надеюсь, эти выходные — первые и последние, когда она здесь, — сказал он. — Надо будет найти какое-то другое решение.
Вместе с детьми Альма попила какао. Потом ни с того ни с сего взялась изводить еле оправившегося от вчерашнего шока сына задачами на устный счет; тот поначалу неохотно их решал, а потом наотрез отказался.
— Оставь его, воскресенье как-никак, — вступился за мальчика Павел.
Тогда она вместе с Тамерланом снова улеглась в гамак, спокойно наблюдая, как мы убираем со стола. Потом уснула. Мне очень хотелось прогуляться в одиночку, но за мной увязалась Лена.
Вернувшись домой, мы застали Павла и Колю перед телевизором, они смотрели мультфильм. Лена расстроилась, она половину пропустила.
— А где Альма?
— Спит.
Я с недоверием покосилась на гамак, потом осмотрела все кровати в комнатах. Альмы нигде не было. Наверно, опять наверху. Я сказала об этом Павлу.
Тот нахмурился.
— Пожалуйста, сходи за ней сама, мне неприятно…
Мне тоже, но я повиновалась. Мне не пришлось ни стучать, ни звонить, все двери наверху были настежь. Веселая троица меня вообще не заметила — силясь перекричать радио, они болтали.
— Так что ребенок не от меня, — услышала я слова Левина.
Все трое покатились от хохота, потом Альма что-то пропищала.
— Точно, он от меня, — радостно подтвердил незнакомец.
Никем не замеченная, я спустилась вниз, прошла к себе в комнату, заперлась на ключ и разревелась, не в силах вытерпеть столько человеческой подлости. Какое мне дело до того, что Альма сидит наверху и преспокойно попивает пиво? По своей воле я больше никогда не зайду к Левину.
Вскоре Павел энергично постучал ко мне в дверь. Я открыла. На лестнице мне стало нехорошо, солгала я. Павел всполошился, расстроился, стал ругать себя и свое семейство, потом ушел наверх за Альмой.
Когда мы собрались к обеду, на лице Альмы читались скрытое возбуждение и обида, от обычной вялости не осталось и следа.
