совершенно человеческим и понятным, если бы его не превозносили как достоинство. Мыло со всей очевидностью удобно, а нищие столь же очевидно причиняют неудобства. Трудно было бы упрекнуть богачей, если бы они сказали, что никогда не имели дела с нищими напрямую, потому что в современной городской цивилизации невозможно иметь дело с нищими напрямую; или если не невозможно, то по крайней мере очень сложно. Но эти люди отказывают нищим в деньгах не на том основании, что такая благотворительность затруднительна. Они отказывают им на лицемернейшем основании: дескать, благотворительность легка. Они говорят с гротескной серьезностью: «Кто угодно может засунуть руку в карман и дать бедняку пенни; но мы, филантропы, идем домой, мучительно размышляем о проблемах бедняка, пока не выясним, в какую именно тюрьму, исправительное учреждение, работный или сумасшедший дом его действительно будет лучше всего отправить». Это все чистая ложь. Когда они возвращаются домой, они не думают о человеке, а если бы и думали, это не повлияло бы на изначальный факт: они уклоняются от встреч с бедняками по совершенно рациональной причине: потому, что бедняки – источник беспокойства. Человека легко простить за то, что он не совершил того или иного случайного акта милосердия, особенно когда проблема настолько сложна, как проблема бедняков. Но в том, чтобы уклоняться от тяжелой задачи, ссылаясь на то, что она недостаточно сложна, есть нечто весьма паршиво пекснифское. Если кто-нибудь действительно попытается поговорить с десятью нищими, которые подойдут к его двери, он быстро поймет, действительно ли это проще, чем выписывать чеки для больниц.
XII. Черствость новых школ
Таким образом, по этой глубокой и обескураживающей причине – циничному и беспечному безразличию к истине – английская частная школа не дает нам необходимого идеала. Мы можем только попросить современных критиков помнить: правильно или нет, все может быть воплощено – эта фабрика вовсю работает, колеса крутятся, джентльмены воспитываются школами, с их мылом, крикетом и организованной благотворительностью. И в этом, как мы уже говорили, частная школа действительно имеет преимущество перед всеми другими образовательными системами нашего времени. Вы можете узнать выпускника частной школы в любой компании, где он нечаянно может оказаться, от китайского опиумного притона до обеда у немецких евреев. Но я сомневаюсь, что вы могли бы узнать, которая из девочек со спичками[175] была воспитана внеконфессиональной религией, а какая получила светское образование. Великая английская аристократия, правящая нами со времен Реформации, в этом смысле может послужить примером современности: у нее был идеал, и потому она сумела создать реальность.
Мы можем повторить здесь, что эти страницы пытаются главным образом показать одну вещь: прогресс должен основываться на принципах, в то время как современный прогресс в основном основан на прецедентах. Мы поступаем не на основании того, что можно утверждать в теории, а на основании того, что уже было принято на практике. Вот почему якобиты – последние тори в истории, которым жизнеутверждающий человек может симпатизировать. Им нужна была конкретная вещь; они были готовы идти вперед ради нее, поэтому они были готовы и обратно вернуться за ней. Но перед современными тори стоит лишь скучная задача отстаивания ситуаций, которые они не горели желанием создавать. Революционеры проводят реформу, консерваторы лишь сохраняют реформу. Они никогда не реформируют реформу, хотя это необходимо. Подобно тому, как гонка вооружений – не что иное, как угрюмый плагиат, так и соперничество партий – это лишь вид угрюмой наследственности. У мужчин есть право голоса, поэтому вскоре оно должно появиться у женщин; бедных детей учат насильно, так что скоро их придется насильно кормить; полиция закрывает трактиры к двенадцати часам, так что скоро их станут закрывать в одиннадцать; дети остаются в школе до четырнадцати лет, так что скоро они станут ходить туда до сорока. Ни проблеск разума, ни мгновенное возвращение к основным принципам, ни абстрактная постановка очевидных вопросов не могут прервать этот безумный и монотонный галоп примитивного прогресса, основанного на прецедентах. Это хороший способ предотвратить настоящую революцию. По такой логике событий радикал попадает в колею не хуже консерватора. Мы встречаем одного замшелого сумасшедшего, который говорит, что его дед велел ему стоять возле вот этой изгороди. Мы встречаем другого сумасшедшего старика, который говорит, что его дед велел ему ходить только по этому переулку.
Мы можем повторить здесь основную часть аргументации, потому что мы только что подошли к тому месту, где она проявляется наиболее поразительно и убедительно. Последним доказательством того, что наши начальные школы не имеют собственного определенного идеала, служит тот факт, что они так откровенно подражают идеалам частных школ. В начальных школах обнаруживаются этические предрассудки и преувеличения Итона и Харроу, и они тщательно копируются для людей, для которых они совершенно не подходят. Обнаруживается все та же дико непропорциональная доктрина о влиянии телесной чистоты на моральный облик. Педагоги и политики в области образования заявляют под бурные аплодисменты, что чистота гораздо важнее всех споров по поводу морального и религиозного воспитания. На самом деле может показаться, что если маленький мальчик моет руки, то не имеет значения, смывает ли он следы от маминого варенья или кровь своего брата. Мы также в высшей степени неискренне притворяемся, будто спорт всегда воспитывает чувство чести, хотя мы знаем, что он часто его подрывает. А главное, мы следуем всеохватывающей гипотезе высших классов, будто лучше всего работают крупные учреждения, распоряжающиеся большими суммами денег и организующие всех, а банальная импульсивная благотворительность в некотором роде достойна презрения. Как говорит мистер Блэтчфорд: «Мир хочет не благочестия, но мыла и социализма». Благочестие – одна из популярных добродетелей, в то время как мыло и социализм – два увлечения высшего среднего класса.
Эти так называемые «здоровые» идеалы, которые наши политики и учителя позаимствовали у аристократических школ и применили к демократическим, никоим образом не подходят для обедневшей демократии. Смутное восхищение организованным правительством и смутное недоверие к индивидуальной помощи вообще нельзя применить к жизни тех людей, для которых доброта состоит в том, чтобы одолжить соседу кастрюлю, а честь – в том, чтобы не попасть в работный дом. Это приводит либо к обесцениванию системы быстрой лоскутной щедрости, в коей заключена повседневная слава бедняков, либо к туманным советам людям, не имеющим денег, не тратить их зря. Преувеличенный восторг от занятий легкой атлетикой достаточно оправдан в среде богатых, которые, если бы не прыгали и не бегали, стали бы чрезмерно есть и пить, но неприменим к людям, большинство из которых и без того много
