замка, куда жителей Кастелланы сроду не пускали. Поэтому девочка тихо радуется такой возможности. Какое же здесь все... высокое. Потолки, должно быть, уходят на десять метров вверх, так что кованые люстры едва видны. Бледно-терракотовая штукатурка и дерево, выкрашенное в величественный бирюзовый цвет. Пока они идут мимо доспехов по выложенному черно-белой плиткой полу, со старых полотен на них надменно взирают предки. Каждый шаг откликается эхом, словно в церкви.
Мерседес едва может дышать. «Надо запомнить каждую деталь, чтобы потом рассказать Донателле, — размышляет она. — Жаль, что у меня нет фотоаппарата. Когда состарюсь, ни одна живая душа не поверит, что я здесь была».
Татьяна ведет ее вверх по лестнице, широкой, как весь их дом. Витраж в окне высотой в два этажа изображает герцога Лоренцо, их спасителя, разящего врага в битве при Клавио. На это с одобрением взирает святой Иаков. Мерседес чуть замедляет шаг, чтобы вобрать всю эту картину в себя. Как жутко. Это ее история. Величественная и ужасная.
Сверху за спиной слышится нетерпеливый вздох. Татьяна стоит на верхней ступеньке и смотрит на нее, сложив на груди руки.
— Прости, — говорит Мерседес, подхватывает сумку и торопливо поднимается к ней.
— Джанкарло велел поселить тебя в комнате рядом с моей, — произносит Татьяна, когда они идут по длинному широкому коридору с персидскими коврами на черных досках пола.
Огромные промежутки меж дверными проемами на стенах заполняют гобелены.
— Отлично, — отвечает Мерседес.
— Да по фигу.
Татьяна распахивает дверь, за которой обнаруживается еще одна комната размером с террасу «Ре дель Пеше». Стены окрашены в бледно-зеленый цвет, на одной из них — картина маслом, изображающая сморщенного ребенка в плотном зеленом бархатном платье. Кровать с пологом на четырех столбиках украшают резные фрукты и гаргульи. Мерседес рассматривает портрет, с которого на нее глядят огромные больные глаза на пепельно-сером лице.
— Она умерла от чумы, — говорит Татьяна. — В 1631 году. А написали ее уже после смерти. Memento mori.
Мерседес пробирает дрожь.
Голос Татьяны меняется. В нем пробиваются злорадные нотки, которые не нравятся Мерседес.
— Я надеюсь, ты не боишься привидений, — говорит подруга.
На руках Мерседес дыбом встают волоски. Насчет привидений не шутят. Это тебе не очередная сплетня, чтобы потрепать языком. Даже в городе и то есть уголки, куда никто не согласится отправиться в одиночку ночью. А sirenas, завывающие в гроте, наполняют ее сердце ужасом, хотя сама она их ни разу не слышала.
— Какие еще привидения? — боязливо спрашивает она.
— Всякие, — отвечает Татьяна. — Знаешь, этот замок буквально дышит историей. Умершие дети, похищенные наследницы. Предатели, сдохшие в темницах...
Она скрючивает пальцы, изображая когти, и делает в ее сторону резкий выпад. Мерседес в испуге отшатывается.
Татьяна явно заинтригована.
— О боже! Ты что, испугалась? — Прищуривается, всматриваясь в Мерседес. — И правда… Испугалась! Действительно думаешь, что кто-нибудь на тебя выпрыгнет и — бу!
Выкрикнув последние слова, она прыгает к ней, размахивая в воздухе руками. Мерседес вскрикивает, роняет сумку и хватается за сердце.
Татьяна хохочет, держась за бока, словно они вот-вот отвалятся, и насмешливо тычет в нее пальцем.
— Вот умора! — орет она.
Из-за адреналина, растекшегося по венам, Мерседес на мгновение забывает, кто она и где находится.
— Твою мать, это не смешно! L’ostia! Mjerda con xerda! Никогда больше так не делай!
Смех Татьяны обрывается. Она поднимает бровь, оглядывает Мерседес сверху донизу, затем еще раз и говорит:
— А вот это ты зря.
После чего поворачивается и выходит из комнаты. * * *
О боже.
Мерседес бежит за ней. В разозленной Татьяне яду не меньше, чем в аспидной гадюке, но ей уже надоело извиняться.
— Татьяна, так нельзя делать, — говорит она.
Та поворачивается и одаривает ее такой ледяной улыбкой, что Мерседес чуть было не пятится. Боги. Эти сорок восемь часов покажутся вечностью.
Татьяна поворачивается и идет по коридору к глухой стене в его дальнем конце. На мгновение Мерседес приходит в голову мысль вернуться домой. Взять свой мешок и просто уйти.
— Я же здесь тебе не нужна, — говорит она.
Татьяна не отвечает.
— Куда мы идем? Я думала, что в бассейн.
— А куда же еще.
Они подходят к шторе. Татьяна отдергивает ее, и за ней оказывается небольшая арочная дверь.
— Так будет короче, — объясняет она, — это лестница для прислуги. Соединяет все этажи. Никому не хочется смотреть на вынос ночных горшков. Странно, что ты не знала о ней. Наверняка кто-то среди твоих святых предков таскал здесь дерьмо.
«Нет, я не буду, — думает Мерседес. — Не буду. Я не такая, как она. Не отвечу ей тем же».
— По ней можно спуститься прямо к темницам, — продолжает Татьяна, — а подняться на самую крышу. Всего три этажа. Это вверх. И еще четыре вниз. Хотя совать нос в подземелья я не советую. Там ужасно воняет. — Взглядывает на Мерседес и добавляет: — И в них, естественно, полно привидений.
Мерседес подходит к проему и глядит по сторонам. Крохотная дверца и совсем узенький пролет винтовой лестницы — вверх к бастионам и вниз во мрак.
— В обход тащиться вечность, — продолжает Татьяна.
На лестнице пахнет затхлостью и пауками. Вдоль внешней стены наверх идет старая обтрепавшаяся веревка, теряясь во тьме. По крайней мере есть за что держаться.
— Иди же, — говорит Татьяна.
Мерседес делает шаг вперед и хватается за веревку. Здесь даже темнее, чем можно было предположить. Она думала увидеть на лестнице небольшие стреловидные бойницы для доступа света, но там ничего, кроме грубых известняковых стен. Ей, с одной стороны, холодно, с другой — жарко: внешняя стена раскалена летним солнцем, а из подземелья веет стылым затхлым воздухом. «Мне это совсем не нравится», — думает она, осторожно встает на верхнюю ступеньку, чтобы за ее спиной в дверь могла пройти Татьяна, и тут мир погружается во мрак.
29
Мерседес замирает. Стискивает веревку. Кровь ударяет в голову. Она чувствует, что чуть не падает в темноте.
— Татьяна? — зовет она.
Ее голос тонет в древнем воздухе, поглощается стенами. Глухой. Мертвый.
— Татьяна?
Молчание.
Звук задвигаемого снаружи дверного засова.
— Татьяна! — кричит она, на этот раз громче.
Тишина.
О боже. О боже. Она стоит на ступеньке, чувствуя, как подгибаются колени. Как же темно. Она вообще ничего перед собой не видит.
— Татьяна?
Мерседес на ощупь возвращается на лестничную площадку, находит дверь, хватает задвижку, поднимает. Но дверь не поддается. Все без толку. Створка прочная, как стена. Через нее не пробивается ни щелочки света. Татьяна вновь задернула штору. Мерседес здесь одна. * * *
Время исчезает. «И я исчезла… — думает она. — Если эту дверь вновь откроют, меня здесь уже не найдут».
Она несколько раз вдыхает полной грудью, считает до десяти и чувствует, что может разобрать очертания в темноте.
Внизу на лестнице что-то снует.
«Прекрати.
Я не знаю. Я понятия не имею что там внизу. Эти ступеньки тянутся до самого подземелья, до темниц.
Я не знаю, что подо мной. Не знаю, что может подняться оттуда наверх.
Прекрати. Прекрати».
Несмотря на жару, ее накрывает ледяная паника. Руки скользят по веревке. Ей
