него! Выросла кобыла! Ты же дочь полковника милиции, а не какая-то там привокзальная профурсетка! — рассерженный полковник отдавал команды так, словно мы все втроём сейчас находились не на его домашней кухне, а на плацу сержантской учебки, — Быстро слезь с него и отойди на три шага! Кому я сказал⁈
Обреченно вздохнув, Полина перестала изображать древесного кенгуру и, выпростав своё лицо из-за моего затылка, проворно слезла с моих колен. Но далеко не отошла и встала рядом. Как на старорежимной фотографии положив руку на спинку моего стула.
— Кто этот шаромыжник? — сжимая кулаки и глядя на меня взглядом дремучего ретрограда, продолжил допытываться у своей дочери товарищ Дорохов, — И чего этот оборванец делает в нашем доме? Ты кто такой, мазурик? — уже непосредственно ко мне обратился он. — Отвечай, мерзавец, когда тебя спрашивают! Не квартира, а какой-то проходной двор для бичей!
Принять стойку «смирно» перед полковником УВДТ у меня вроде бы получилось. Но всё же с некоторым трудом и запозданием. Слишком уж не способствовало этому строевому экзерсису моё нынешнее обмундирование. Быть может, именно поэтому с лица товарища Дорохова так и не сошла гримаса брезгливого презрения. За всё то время, пока он меня разглядывал.
— Папа, это никакой не бич, это же Сергей! — на мгновенье опередила мой доклад пришедшая в себя Полина, — Неужели ты забыл⁈ Ну тот самый Сергей! Корнеев! Помнишь, он меня еще от хулиганов зимой защитил? На день твоей Советской Армии? — торопливо продолжала тараторить дочурка, стремясь переломить папенькино неудовольствие относительно моей непрезентабельной персоны.
— Он в больнице лежит! — быстро добавила она, — Тут, рядом, на проспекте! Где наш дядя Володя работает! Оттого он и в халат этот дурацкий одет. Это же больничный халат, ты же сам видишь!
Подозрительный взгляд ловэдэшника, который он с меня по-прежнему не спускал, мягче не стал. Но градус нездоровой агрессии, которая искрилась в его глазах, слегка понизился.
— Лежит, ну и хрен с ним! Пусть себе лежит! — проскрежетал до безобразия негуманный полковник, — А здесь-то он чего делает? С больницей нашу квартиру перепутал? Почему он нарушает больничный режим? И я хочу таки знать, сюда-то он зачем припёрся? — никак не желал сдаваться и понимать ситуацию транспортник.
— Я из больнички ненадолго в магазин отлучился, товарищ полковник! — решил я взять бразды оправданий в собственные руки, — Вы извините, но слишком уж скучно моему молодому организму на скудных больничных харчах! — без малейшего смущения охаял я стряпню лечебницы. Огульно, следует признать, охаял, поскольку так и не успел этой самой стряпнëй ни разу оскоромиться. — Мне пряников-печенек захотелось с воли попробовать, товарищ полковник, вот и выскочил на пару минут! Надоела каша на воде! — скромно опустил я глаза долу, изображая гастрономическое смущение юного проглота
— Папа, ну как же тебе не стыдно! — у громко шипящей в сторону родителя нюркиной кузины недобро сузились глаза, — Я Серёжу сама пригласила к нам зайти! Хотела его чаем угостить! Случайно увидела на улице и пригласила! Тебе, что, колбасы жалко? — следом за превратившимися в щелки глазами, у Полины сузились и губы.
У девушки, еще минуту назад выглядевшей в своём смущении чрезмерно белой и пушистой, неожиданно прорезался характер. Твëрдый и колючий. И я даже заопасался, что характер этот может оказаться подстать нюркиному. Таких двух суровых сестëр я, определëнно, не сдюжу.
— Ты мне тут не вали с больной головы на здоровую! И дурака из меня не делай! — сбить с понталыку полкана оказалось делом непростым, — Надо же! Пригласила она! Чаю, мать его, попить! — передразнил он напористую наследницу, — Теперь у вас это так называется⁈ Ты для этого, что ли на него с ногами залезла? — возмущенно краснея ликом, вновь начал заводиться товарищ полковник Дорохов.
Опасаясь нежелательного и неконтролируемого развития событий, я решил не пускать чувства рассерженного родителя на самотёк. Следовало немедленно переводить стрелки его пылающих эмоций в иное направление. Нужно было как-то отвлечь сознание линейного коллеги от той двусмысленной картинки, которую он узрел, едва зайдя на собственную кухню.
Находясь в цейтноте и ничего не придумав лучше, я решил поделиться с ним своей головоломной бедой. В конце концов, мы с ним оба служим в одних и тех же внутренних органах нашей горячо любимой социалистической Родины. С той лишь разницей, что я в этих внутренних органах нахожусь в самом начале пищеварительного тракта. А папа Полины, судя по его непоколебимому и безжалостному цинизму, возрасту, и полковничьему званию, уже где-то в конце тонкого кишечника СССР. Дальше будет только толстый. Непродолжительный и с успешновесьма призрачным шансом стать генералом. А затем неизбежно приблизится и анус, деликатно обозначенный системой, как пенсия по выслуге лет.
— Так это ты, что ли тот самый следак из района, из-за которого в область толпа московских проверял понаехала? — взгляд полковника Дорохова из надменно-чванливого, сначала трансформировался в любопытствующий, а затем и в недоверчиво-уважительный.
— Я! — опять скромно потупив глаза, я неудачно упёрся ими в большую тарелку с крупно наструганными ломтями колбасы и сыра.
Живот мой предательски заурчал. Сказывались голодная ночь и такие же сегодняшние почти полдня, которые я так же провёл в режиме строжайшего поста. Увидев перед собой благоухающий и калорийный провиант, да еще на расстоянии вытянутой руки, я ощутил приступ невыносимого голода.
— Мне бы покушать! — не стал я кокетничать и изображать из себя великосветского аристократа на архиерейском приëме. Своего стремления безжалостно объесть неприветливого увэдэтэшника я решил не скрывать и не стесняться.
— Папа! — укоризненно возвысила голос Полина Валерьевна, — Пусть Сергей поест сначала! А все свои вопросы ты ему потом задашь! Пойдём в ванную, руки помоешь! — строго скомандовала она уже мне.
Завладев моей ладонью, моя до невозможности симпатичная кормилица энергично потащила меня мимо отца в коридор. Валерию Дмитриевичу ничего не оставалось, кроме, как отшагнуть в сторону и уступить дорогу молодым. Махнув рукой, он досадливо крякнул и тяжело опустился на соседний стул.
— Ты его не бойся! — самоуверенно обнадёжила меня заботливая девица, стоя рядом и держа наготове полотенце, пока я намыливал руки, а потом заодно уже и лицо, — Папка только с виду строгий. А так он меня любит и, значит, ничего плохого тебе не сделает! — с бережным любопытством потрогав покрашенную бриллиантином ссадину на моём затылке, заверила меня мадемуазель Дорохова.
