черный. Пока глотаю, набираю Лизе. Она отвечает, когда нагло нарушаю ее покой во второй раз.
— Привет, — бросаю в мусорку пустой стаканчик и подставляю лицо под бесконечно падающие снежинки, — Лиз… Прости… Я идиот… — сглатываю ком в горле, слыша, как она часто и прерывисто дышит в трубку.
— Антон… — выдыхает, а у меня все внутри скручивается. — Ты прости. Я должна была рассказать о твоем отце. Просто хотела… Позже… Когда все уляжется…
Улыбаюсь, словно сорвал большой куш. От ее слов тиски на грудной клетке разжимаются. Сердце наворачивает круги по всему периметру. Тепло разливается по всему телу, несмотря на то, что погода не радует. Я даже запинаюсь о бордюр, иду дальше по пешеходной дорожке, сворачиваю к машине.
— Люблю тебя, Лиз, — бомблю, пока распирает от чувств. — Не представляешь, ка тебя люблю… Недоверие твое, как ножом режет, — на одном дыхании выпаливаю и слышу визг тормозов неподалеку.
Успеваю повернуть голову на источник звука. Потом глухой удар. Телефон вылетает из рук. Боль жгучая в каждой клетке. Лежу на асфальте. Пытаюсь двигаться. Перед глазами все плывет. Голоса вокруг. Звуки. Все постепенно затихает. Последнее, что вижу, как снежинки кружат перед носом и тут же падают на него.
46
Милые Ушки
Я без сил опускаюсь на один из стульев, которые стоят в коридоре больницы, сжимаю пальцами стаканчик с кофе. Чувствую, как на плечо ложится горячая ладонь. Жанна держится лучше, чем я. По выражению ее лица не угадаешь, что испытывает. Жалость? Боль? Радость? Сплошная маска, за которой я, увы, не могу рассмотреть истинных чувств. Сейчас попросту не способна адекватно реагировать на происходящее. Я хочу вломиться в палату к Антону, но меня не пускают. Сознание соглашается с весомыми доводами врача, а сердце, конечно же, нет. Оно на куски разрывается от боли. Глаза воспалены и не могут больше выплескивать литры слез. Я безжизненно ожидаю, когда меня пустят к Маршалу.
Виктор Алексеевич ушел договариваться с главврачом, чтобы мне разрешили быть с Антоном, пока он находится в таком состоянии. У него нет переломов, лишь многочисленные ушибы и сотрясение. Только Антон не спешит приходить в сознание уже почти сутки. Мы бродим по больнице из угла в угол и надеемся на лучшее. Хорошо, что водитель иномарки вызвал скорую и полицию. Сам признал свою вину. Первый снег. Гололед. А он не поменял резину… В итоге не справился с управлением и на скорости зацепил Антона. Что было бы, если бы удар пришелся не по касательной, представлять страшно. Я крепко зажмуриваюсь, чтобы этот ужас не возникал перед глазами, потому что слова Маршала до сих пор врываются в уши.
Люблю тебя, Лиз… Недоверие твое, как ножом режет…
Когда память подкидывает мне их, из груди вырывается то ли всхлип, то ли странный вздох. Жанна сразу прижимает меня к себе. Сначала напрягаюсь, а потом обмякаю в ее руках, верчу стаканчик пальцами и не прикасаюсь к горячему напитку. Пытаюсь смириться с реальностью. Это уже произошло. Это не сон. Антон находится в нескольких метрах от меня, без сознания, и когда придет в себя, неизвестно.
Все-таки тяну к губам стаканчик с кофе и делаю глоток. Горячая жидкость мгновенно оживляет мой уставший организм. Я вытягиваюсь по струнке, когда к нам с мамой подходит Виктор Алексеевич. Мужчина хмурится, но кивает мне на дверь в палату Антона. Сердце тут же начинает стучать, как ненормальное. Я смотрю на него, потом на маму, не имея сил подняться. Ноги будто ватой набили.
— Выбил для тебя разрешение, Лиза, — Виктор Алексеевич улыбается. Скупо, как позволяет ситуация. — Иди.
Я, не чувствуя своего тела, поднимаюсь, отдаю стаканчик с кофе Жанне и иду в палату. Каждый шаг отдает в груди противной вибрацией. Волнуюсь очень сильно. Когда открываю дверь, шумно тяну воздух в легкие. Антон лежит на больничной койке. Голова забинтована. На щеке яркая ссадина. У меня все внутренности сжимаются. Я прикрываю дверь тихо, чуть ли не крадусь и опускаюсь на край кровати. Невесомо, чтобы не задеть капельницу. Пальцы дрожат, когда тянусь к его раскрытой ладони.
Запах медикаментов разъедает слизистую. Мне не нравится находиться в больнице. Я постоянно мучаюсь от тошноты. Если бы я рассказала ему о матери, то ничего бы этого не было. Мы бы не поссорились, и он не ездил по городу. Чувство вины накатывает внезапно. Я часто моргаю, чтобы прогнать жгучие слезы, и после даже не двигаюсь. Сижу, водя большим пальцем по ладони Маршала и молю бога, чтобы он скорее открыл глаза. Сказал что-то наглое, сгреб меня в охапку, поцеловал. Да, что угодно! Только не это…
Правда, наш покой нарушают. Приходит медсестра, убирает капельницу, заставляет сесть на стул или вовсе в кресло, которое миролюбиво стоит в углу, но очень далеко от Антона. Я отказываюсь отходить от него, сижу и кусаю губы, пока не наступает ночь. Меня просто вырубает от недосыпа. Я помещаю голову на руки и засыпаю в самом неудобном положении, которое можно только выдумать. Просыпаюсь от того, что дверь в палату громко хлопает.
— Сынок… — я щурюсь, пытаюсь разглядеть спросонья хрупкую женщину, которая застыла на пороге и не двигалась. — Боже, Антоша… — на тон выше взвизгивает, почти истерично.
Я не успеваю понять, как она подлетает ко мне и с силой дергает. Теряя равновесие от неожиданности, я падаю на пол и кривлюсь от боли. До мозга постепенно доходит, что это мама Маршала. Не самое лучшее знакомство…
— Все из-за тебя! Все. Из-за. Тебя!!! — накидывается на меня. Я еле успеваю прикрыть лицо руками. — Взялась на мою голову! Влезла в кровать к моему сыну, идиотка малолетняя! Пошла вон! Пошла вон отсюда! Кто вообще тебя сюда пустил?!
От ее криков впадаю в ступор. Отворачиваюсь от ударов и благодарю медперсонал, который прибегает на крики взбалмошной женщины. Ее оттягивают от меня, выпроваживают в коридор. Ко мне подходит медсестра, спрашивает о самочувствии и тяжело вздыхает.
— Тебе бы отдохнуть, девочка, — смотрит на Антона, который пребывает в одном и том же положении, — сообщат, когда он придет в себя, — я поджимаю губы и отчаянно мотаю головой, — тогда хоть спустись вниз в столовую, поешь. Не хватало, чтобы в обморок здесь грохнулась, а с этой, — кривится, слыша крики из коридора, — разберутся. Иди.
Я киваю. Из палаты не выхожу, пока медсестра ставит капельницу. Когда голоса в коридоре стихают, осторожно открываю дверь и выхожу из палаты. В грудь бьет острое чувство, будто я Маршала сейчас предаю. Но
