на свой рынок. К тому времени ему перестали нравиться городские рынки и он выклянчил-выбил у царя открыть на своей земле собственный рынок под своим контролем. Его люди – крестьяне и ремесленники – производили большой объем продукции и он не понимал, почему он должен отдавать это важное, пусть и трудоемкое, и, господа, прибыльное дело.
Поевший Дмитрий, сытый, но еще похмельный, был тверд, сердит и деловит. Солевары немедленно были собраны в группу и нацелены на поиск и добычу соли. Он еще их и отругал, что ему не напоминают, а они и не возражали. Хорошо быть господином крепостных!
Продавщица – ядреная молодая баба, поставленная самолично Дмитрием, тоже ничего в этом не увидела, только мило улыбнулась. Улыбка ей очень подошла.
Петр посмотрел, забыл о своих вопросах. На досочке, прямо на траве, в небольших берестяных емкостях была рассыпана соль. Белая, мелкая, так и просящая в рот. Привознаяже издалека на этот раз была серая, чтобы как можно дешевле.
За «пьяным» завтраком, где то ли питаешься, то ли похмеляешься, он вдруг вспомнил, что у него были специальные солевары, купленные за не очень дешево в Москве специально на этот случай. Где же они? В последние месяцы он про них не слышал. Надо им окупать большие деньги. А то купил и забыл. И ведь ни одна гнида не пискнула об этом!
Это, конечно, было откровенной лукавинкой, но, попробуй, поищи! На железо он действительно много потратил. Металл всегда был дорогим. И при покупке, и при производстве.
Петр, по своей монаршей привычке никого не спрашивать, схватил щепотку соли-, бросил в рот. Дал оценку:
Как понимал Дмитрий из разговора с царем и из трактирной практики, ставка на торговлю не получилась. Когда собирались строить Санкт-Петербург, думали, все будут доставлять обозами и кораблями, как изнутри России, так и из Европы. Ага, как же! Посмотрели бы в окно, господа Хлестаковы, авось бы призадумались.
И спекуляции прекратятся, так же как и ажиотаж спроса, когда покупатели увидят регулярные поставки. Человеку нужно в год несколько фунтов в год. Плюс минус. Купит хозяйка несколько пудов подешевке – сама будет мучаться. Ведь в лавках все равно продается!
– Смотри, государь, что я тебя вел-то, – Дмитрий торжествующе показал рукой. Про повинности он сознательно не говорил, зато про рынок мог рассказывать часами.
И критический момент не наступал, и Дмитрий понемногу населению помогал. Вот, например, хлебопекарня. Работающая на муке от мельницы, она отдавала хлеб своим трактирам и паре открывшихся ночлежек, а все излишки поступали в свободную продажу.
Вчера, во хмелю, Петр опять матерно ругал Алексашку Меньшикова, поминая о недостатке соли, и грозил ему палкой. Он и сейчас бы его отлупил что было мочи, но куда-то с пьяну положил палку, а другой не оказалось.
Устав ругаться с пьяным Меньшиковым, не менее пьяный Петр с криком обратился к Дмитрию с требованием наладить солеварение. Он помнил, как еще в Москве тот жаловался на соль и предлагал в Санкт-Петербурге обязательно наладить солеварение.
Дмитрий на это покивал, но выводов не сделал. Он знал, что в этих случаях очень много привирают и ему надо все делить на двое, как минимум. И делать будем выводы по факту – сколько привезут и по какой себестоимости.
Петр задал следующий вопрос:
Пораскинул мозгами. Часть привозимой соли придется отдать трактирам (их уже стало четыре). Трактиры пошли под незатейливым брендом «Под стаканом», при чем один из них, получив статус «господский», стал называться «Под бокалом». Туда, по указанию Дмитрия, пускали только в господском платье, а оборванцев вежливо отворачивали. Нечего простонародью смотреть, как господа отдыхают.
Сухопутные дороги по стране были плохие, водные артерии единого целого не составляли, в российской провинции дешевого товара не нашлось. В Европе же продукты всегда были дороже и, честно говоря, хуже.
Пока привезешь соль из Соли Камской (Соликамск в ХХI веке) через все страну да с государственными пошлинами, она из достаточно дорогой становится чуть ли не золотой. С соответственной ценой для питерского потребителя. Совершенно дикой по сравнению с умеренным жалованьем, которое почти всегда задерживалось.
А сейчас нет. Как будто положено так. Будто у барина в голове Дом Советов и он о каждом обязательно в крупном уже многотысячном хозяйстве помнит.
А через некоторое время к солеварам отправились приказчики – проконтролировать, вывести соли, сколько набралось, и узнать, какие нужды возникли. Короче, на сколько оправдались их обещания.
– Четыре гривенника.
– Ай, – попыталась разжалобить барина проштрафившая баба. Помня, что еще красива и пригожа, построила ему глазки, жалобно сказала:
Нужно максимально подготовить их к эффективной работе. Иначе, он опять о них ненароком забудет и они будут месяцами ждать, сложа руки. Хотя он уже предупредил своих помощников, что бы те помогали старателям, или, что еще лучше, нашли возможность сообщить ему.
Дмитрий покривился. Да что еда. Плохо было даже с солью – единственный минерал, которым человек активно питается, и без которого существовать не может.
Санкт-Петербургу в год необходимо примерно триста пудов – населению на еду, воинским командам, матросам, на засолку скота и овощей. И его соль будет полностью расходиться, и привозную будут разбирать.
На это Петр не отставал, он кричал, что в виде исключения патент будет бесплатный, и налогов он почти не будет платить, сам проверит. И, вообще, если они более дешевую соль сюда не привезут, то с Санкт-Петербурхом можно завершать, а самим спокойно уезжать. Иначе половина населения сдохнет, а другая половина просто сбежит.
Исходя из этого солевары получали инструменты, в первую очередь котлы, подсобных рабочих, продовольствие в расчете на оставшийся летний сезон.
Весь скот держали пока для размножения, Дмитрий не разрешал резать скот даже для великого праздника. Есть будем потом. Так что продажи были еще маленькими и практически не играли на спрос.
Прямо из-за стола с завтраком он раздражено потребовал:
Но по настоящему он закрыл «солевой вопрос» только в конце лета, когда уже в Санкт-Петербург приехала Даша и актуально прозвучала тема их свадьбы.
А соль нужна. А еще больше в крупном объеме и дешевая.
Дмитрий до сих пор все не мог привыкнуть к привычке относиться к простонародью, как скоту, как молчаливой вещи. В его бы время забытые люди немедленно бы возмутились, начали бы громко ругаться-причитать. Сам бы застеснялся, закручинился о беднягах.
Это был уровень воспитания той эпохи. Что царь, что крестьянин или горожанин, лезли в кринки или берестяный стакан, не раздумывая. И ничего, что руки грязные, все в бактериях
