морганукодонов
( Morganucodon) и кюнеотериев ( Kuehneotheria) из конца триасового и
начала юрского периода показывает, что у них метаболизм все еще на
троечку: скорее ближе к какой-нибудь крупной ящерице, чем к
современной мыши или опоссуму. Но вообще массовый переход
наших предков на сторону тепла случился именно вскоре после
появления этих животных, видимо, где-то в юрском периоде.
Окончательно закрепившись в размере животных размером с
землеройку и оглядевшись за пару десятков миллионов лет, наши
пращуры внезапно обнаружили, что такой размер при слабо развитой
«отопительной системе» и отсутствии настоящей гомойотермии плохо
сочетается с привычным им ночным образом жизни, поэтому надо что-то
решать.
К
счастью,
в
переходе
к
окончательной
высокотемпературности для наших предков не было никакой
сложности. Но, повторю, и первые эксперименты с отоплением, и
первые заметные достижения в этой сфере наши предки устраивают и
обретают раньше других животных.
Опять же, наши пращуры были гораздо сильнее привязаны к воде в
силу большей влажности своих покровов и менее экономных почек.
Среди предков млекопитающих, вернее среди наших двоюродных
дедов, еще в период расцвета синапсид – в палеозое, в перми были те, которые вели полуводный образ жизни. Как полуводное существо
реконструировал дейноцефалов титанофонеусов (типовой вид –
Titanophoneus potens) отечественный палеонтолог и зоолог Орлов Ю.
А.[106] Полуводными были, видимо, и некоторые представители
горгонопсов. И тем не менее в океаны ринулись совсем другие
персонажи. Речь не о том, что несчастным ящерам некуда было деться
(хотя давление хищников вовсе не стоит сбрасывать со счета, как я
говорил). Океаны, по крайней мере в раннем триасе, были весьма
лакомым куском. Пермско-триасовое вымирание в первую очередь
ударило именно по морям. Как всегда в подобных случаях, верхние
ярусы пищевых цепочек (те, кто преимущественно ест) страдают
особенно сильно, а нижние и средние уровни (те, кого
преимущественно едят) страдают меньше и восстанавливаются
относительно быстро. Выходцы с суши стали заселять моря активнее
некуда: там было кого есть, места же едоков были вакантны. Это не
отменяет сказанного о том, что панцирные организмы находились под
особым прицелом: все-таки именно охота на них была бывшим
сухопутным в первое время особенно по плечу.
В океаны переселяются различные обитатели пресных рек и озер, в
том числе пресноводные костистые рыбы (наступление не столь
успешно, как позднее в кайнозое, но оно идет). Даже некоторые
земноводные и наиболее архаичные из лепидозавров, клювоголовые, предпринимают попытки освоить океаны. Но тем самым горячим
завроптеригиям, о которых я говорил выше, они, разумеется, уверенно
проигрывают, это еще раз к слову о том, что мы чего-то не понимаем, говоря о выгодах холоднокровности при обитании в теплых водах.
Исключением из этого потока устремившихся в океаны существ
остаются синапсиды, к тому времени доэволюционировавшие до
терапсид, и архозавры. Странно, если учесть, что именно наши предки
в начале триаса все еще остаются одними из наиболее
распространенных наземных позвоночных. Ни одному тетраподу не
удалось повторить того грандиозного успеха, который сопутствовал в
раннем триасе листрозаврам (о чем я упоминал выше). Но дело даже
не в листрозаврах как таковых. По подсчетам Памелы Робинсон (они
отчасти устарели, но все-таки показательны), в начале триаса число
родов звероподобных и завропсидных рептилий составляло
соответственно 36 и 20. Преобладание, конечно, не столь
значительное, как в поздней части пермского периода, когда, согласно
Робинсон, число родов зверообразных доходило до 170, а завропсиды
насчитывали всего 15 родов, но все же заметное. Даже в середине
триаса еще сохраняется паритет: 23 рода наших условных родичей
против 29 родов существ с рептильным строением. И ведь в наше
время, в кайнозое, экологические ниши, которые в океанах заняли
плацентарные млекопитающие, гораздо разнообразнее тех, которые
первое время в мезозое занимали ящерообразные жители морей.
Среди них, видимо, почти не было крупных растительноядных (таких
как современные сирены – дюгони и ламантины). Робкое исключение –
атоподентатус ( Atopodentatus unicus), но он такой, кажется, один на
весь мезозой.
Небольшое, но важное отступление, хотя нас и охватывает гордость, когда мы узнаем, что мы-то (млекопитающие) вон чо, а они-то
(«завры») вообще ничо. Дело не только в том, что мы такие
продвинутые, разнообразные и во всех эконишах успешные. Все-таки
высшие сосудистые растения осваивают моря только в конце мелового
периода (первопроходцами стали европейские морские травы
