не ели. А вот Вышебор, помнится, даже ребенка некогда предлагал на алтарь. Помнишь, Вышебор? Ты купил дитя у мамки в бедном селении и к нам принес – дескать, отдайте богам, только пусть они защитят меня от гнева князя Владимира за верность Ярополку.
Вышебор даже поперхнулся кашей:
– Ты что такое несешь, ведун?
Озар с нарочитой медлительностью вытер свою ложку, пристроил за кушаком на поясе. Одновременно отметил, как все застыли за столом, переглядываются. Выдержав паузу, сказал:
– Это сейчас о подобном говорить уже не принято. Хотя человеческая жертва и ранее была… чисто княжьим подношением богам. Нынче же вообще смертоубийством считается. Но успокойтесь. Того мальца наши служители не убивали. Пожалели, а потом пристроили к хорошим людям.
Радко, сидевший по правую руку от замершего Вышебора, хлопнул брата по плечу:
– Так вот откуда все твои напасти, старшой! Решил, небось, что, жертвуя небесным покровителям ребенка, их милость получишь, а оно вон как вышло. Хотя Владимир за Ярополка тебе и впрямь не пенял, а даже в дружину взял. Вот ты и успокоился. – И, повернувшись к остальным, парень добавил: – Да только милосердие к мальцу служителей капища боком нашему Вышебору вышло – разгневались боги, не получив своего. Вот и покалечило его в походе. Так говорю, Вышта?
Вышебор сурово глянул на младшего Колояровича, облизнул ложку и вдруг сильно ударил ею парня по лбу. Треск раздался, однако Радко лишь расхохотался. Видимо, такими «ласками» старший брат и ранее потчевал младшего. И парень не озлился на увечного – к чему это ему, молодому, рьяному, сильному.
Вышебор потом вкушал пищу молча, лишь порой косился на Радко. Как и тот на него. Озар поневоле обратил внимание, как братья Колояровичи схожи обликом: оба широколицые, с крутыми густыми бровями, носы у обоих крупные, ровные, кудри темные, только у Вышебора уже сединой присыпанные. И все же у старшего брата и на вытертую вервицу[78] не было такого обаяния и живой прелести, как у младшего. А еще Озар размышлял о том, что заметил, когда Вышебор огрел Радко ложкой по лбу: показалось, что для такого рывка надо было на ноги опереться. На увечные, неподвижные ноги, всегда покрытые сукном. Вот Озару о всяком и подумалось.
Спустя время он все же поднялся в горницу Вышебора. Хмурый Моисей отворил ему дверь, впустил и отошел в сторону, замерев в углу с опущенной головой. Вышебор же сидел в своем кресле-каталке и прихлебывал поданную ему Ярой хмельную брагу. Улыбался довольно, обнажив крупные желтые зубы.
– Ну вот, ведун великий, наконец ты и меня вниманием почтил. Но знай, я теперь крест-оберег ношу на груди. Видишь? – И он предъявил металлический крестик на бечевке. – Так что меня твое чародейство волховское не сильно заденет.
Озар неспешно огляделся. Хорошая горница была у Вышебора – с широким окном, расписными ставнями, которые сейчас были распахнуты, с оштукатуренными и побеленными стенами – с первого взгляда будто каменный покой в княжеских палатах. Вдоль стен не простые лавки, а широкие лари, покрытые белыми козьими шкурами. Как и широкое ложе в углу. От этого в горнице было светло и уютно. Даже полы светлые – широкие осиновые доски, выскобленные и вымытые.
Еще Озар отметил небольшой стол под цветной скатертью, на котором стояли литые серебряные подсвечники – явно воинский трофей из прошлых походов, – в Киеве таких не умели делать. Но было еще нечто, на чем остановился взор волхва: на стене была развешана пушистая волчья шкура, а на ней красовался каплевидный щит бывшего дружинника, червленый, с круглым выпуклым умбоном[79], на котором были заметны насечки от былых ударов. Но щит что, а вот меч в зеленых сафьяновых ножнах с медной окантовкой был ну чисто боярский. Как и булава воинская – крупная, литая, немало денег стоившая. На ней Озар особо задержал взгляд. На висевшую рядом плетку с ременной петлей и вшитыми стальными шипами взглянул лишь мельком.
– Что, нравится, как живу? – прихлебывая брагу, довольно спросил Вышебор.
– Оружие у тебя хорошее, Колоярович, – ответил Озар и, подойдя, провел рукой по рукояти булавы. А как провел, то и успокоился – рукоять была в пыли. – Да только как же при такой хозяйке, как Яра ваша, не протирают его как следует?
– А что Яра? Она от меня старается подальше держаться. Да и девки ее лишь на миг забегают. Вот и заскучало мое оружие. Как и я сам, – вздохнул Вышебор.
Озар на слова его мало внимания обратил, больше поглядывал на застывшего, потупившего очи Моисея. Но тот ничего, стоит себе и стоит. А вот Вышебор просто соловьем запел: от князя Ярополка – светлая ему память! – щит у него. Булаву при Владимире заимел. А вот меч еще отцовский. Не каролинг[80], конечно, но вовсе не плох. И рубил им Вышебор некогда отменно, много выпадов отвел в сторону, да и сам сек соперников от плеча, так что крови сей клинок попил немало. Там на бороздке клинка даже темная отметина по сей день имеется.
– Я ведь с отрочества мечником был, – словно смакуя воспоминания, рассказывал Вышебор. А поговорить ему, запертому в горнице калеке, страсть как хотелось. – С юности воевал. Еще с нашим знатным Святославом ходил на хазар, и на ясов, и на касогов, потом на дунайскую Болгарию в его войске отправился. Потрепали нас там сильно, но ничего, я-то уцелел. И вернулся с обозом воеводы Свенельда в Киев стольный, да еще и с добычей… – Вышебор почти любовно поглядел на подсвечники червленого серебра на столе. – Да, тогда мне повезло. А вот тех, кто со Святославом остался… многих порубили печенеги на Хортице. Пал и сам князь-воитель – пусть ему всегда поют птицы в светлом Ирии[81]. – Он поднял руку, забыв, что еще недавно похвалялся своей христианской верой. – Я же и тогда не прогадал, стал гриднем при новом князе Ярополке. Сытое там было житье, почетное, да только заскучал я без ратных подвигов. И как только появилась возможность, решил отправиться на степные рубежи биться с ворогом, отгонять печенегов от наших южных градов-крепостей. И всегда с добычей возвращался. А за службу меня Ярополк ценил. Поэтому, когда Владимир на брата пошел, я за князя своего киевского встал. Ну и пришлось мне в Родне побывать, где несчастный Ярополк от Владимира укрылся. Не помогло это, но я до конца верен ему оставался. А как иначе, если он князем моим был? Это потом пришлось мне к Владимиру податься. И он меня
