прочувствованно поглядел доктору в глаза. — Вы знаете, док, что значит десять лет не брать в рот бифштекса или пудинга с почками? Что там девочки! Можете взять их себе всех до одной. Я любую из них променяю на пудинг с патокой, да еще чтоб сверху как следует был кремом полит. Вот как я представляю себе рай небесный, а золотые арфы нужны мне как собаке пятая нога.
Глава двадцать пятая
Эрик спустился к морю своей неторопливой походкой, отмеривая ногами землю, словно крокетное поле. Он был спокоен. Он выкинул из головы грязные намеки шкипера. От них остался лишь противный вкус во рту, и Эрик сплюнул, словно после касторки. Но он не был лишен чувства юмора и тихо засмеялся, подумав о нелепости этих намеков. Фред еще мальчик. Эрик и представить себе не мог, чтобы женщина взглянула на него дважды, а уж Луиза и подавно не станет думать о Фреде; Эрик знал ее достаточно хорошо.
Берег был пуст. Все спали. Эрик прошел вдоль пирса и окликнул «Фентон», который стоял на якоре в ста ярдах от берега. Фонарь на корме светился на глади моря, как неусыпный глазок. Эрик снова крикнул. Никакого ответа. Но тут внизу, под ним, раздался сонный глухой голос. Это был матрос в шлюпке, ждавший капитана Николса. Он все еще не совсем проснулся. Потянувшись, он громко зевнул.
— Это шлюпка с «Фентона»?
— Да. Чего надо?
Матрос подумал было, что его зовут шкипер или Фред Блейк, но увидел свою ошибку, и в голосе его прозвучали подозрительность и раздражение.
— Отвези меня на люггер. Я хочу видеть Фреда Блейка.
— Его там нет.
— Уверен?
— Если он не перебрался вплавь.
— Ладно. Спокойной ночи.
Матрос недовольно проворчал что–то в ответ и снова лег. Эрик пошел обратно по безлюдной дороге. Он решил, что Фред отправился в бунгало и Фрис задержал его разговорами. С улыбкой подумал, что вряд ли мальчик многое вынесет из его мистических рассуждений. Однако кое–что он поймет. Фред пришелся Эрику по душе. За всей его пустой болтовней о скачках и крикете, танцах и боксе, за его притязаниями на житейскую мудрость скрывался — нельзя было этого не видеть — милый и простодушный характер. Эрик не был совсем слеп, он видел, как Фред относится к нему самому. С обожанием. Что ж, в этом не было особой беды. Это пройдет. Он славный мальчик. Из него можно кое–что сделать, нужен только случай. Так приятно беседовать с ним. Пусть твои слова странны и чужды ему, чувствуешь, что он старается тебя понять. Возможно, если удастся заронить зерно в эту благодатную почву, на ней произрастет прекрасный цветок. Эрик шагал все дальше, надеясь встретить по пути Фреда. Они пойдут обратно вместе, может быть, Фред зайдет к нему. и они разопьют бутылочку пива с бисквитами и сыром. Эрику совсем не хотелось спать. У него было так мало собеседников на острове; когда он бывал у старого Свона и Фриса, ему приходилось в основном слушать. Он был способен сейчас болтать до петухов.
— «Мы солнце болтовнею, — прочитал он сам себе вслух, — согнали с неба прочь»[50].
Эрик не любил касаться своих личных дел, но он решил рассказать Фреду о помолвке. Ему неудержимо хотелось поговорить о Луизе. Иногда любовь к ней охватывала его с такой силой, что ему казалось — если он не поговорит о ней с кем–нибудь, сердце его разорвется. Доктор стар, он не поймет, Фреду можно было сказать то. что неловко сказать немолодому человеку.
До плантации было три мили, но поглощенный своими мыслями Эрик не заметил, как прошел это расстояние, и был очень удивлен, оказавшись у ворот. Странно, что он не встретил Фреда. И тут ему пришло в голову, что Фред вполне мог зайти в гостиницу, в то время как сам он ходил на берег. Как глупо, что он раньше не подумал об этом! Ну, ничего не поделаешь. Раз уж он здесь, можно зайти посидеть. Конечно, в доме все спят, но он и не будет никого тревожить. Не в первый раз. Он часто приходил в бунгало после того, как все ложились, сидел в саду и думал. Там было одно кресло, у веранды, где старый Свон отдыхал вечерами, как раз напротив комнаты Луизы. У Эрика становилось удивительно легко на душе, когда он тихо сидел там, глядя на ее окно и думая о том, как мирно она спит под москитной сеткой. Ее прекрасные пепельные волосы разметались по подушке, она лежит на боку, юная грудь тихонько поднимается и опускается в глубоком сне. Чувства, наполнявшие его сердце, когда он рисовал себе эту картину, были чисты, как у ангела. Иногда
его охватывала печаль при мысли, что эта девическая грация когда–нибудь исчезнет и прелестное стройное тело оцепенеет в последнем сне. Ужасно, что такое прекрасное создание тоже должно умереть. Порой Эрик сидел там до тех пор, пока свежесть душ истого воздуха, легкий шелест голубей на ветвях не возвещали скорое наступление дня. Это были часы душевного покоя и пленительной безмятежности. Один раз он увидел, как тихо открылись ставни и Луиза вышла из комнаты. Возможно, ей стало слишком жарко или разбудил какой–нибудь сон, и она захотела глотнуть свежего воздуха. Она прошла босиком через веранду и остановилась у перил, глядя на звездное небо. Бедра ее окутывал саронг, но верхняя часть тела была обнажена. Она подняла руки и перебросила со спины свои светлые волосы. Ее тело серебристым силуэтом выделялось на фоне темного дома. Она была не похожа на женщину из плоти и крови, скорее напоминала наяду или дриаду, и Эрику, чья память была полна старинных датских сказаний, чудилось, что она вот–вот превратится в прелестную белую птичку и улетит в легендарную Страну восходящего солнца. Эрик сидел неподвижно, скрытый темнотой. Было так тихо, что когда Луиза чуть слышно вздохнула, он услышал вздох, словно держал ее в своих объятиях и ее грудь прижималась к его груди. Она повернулась и пошла обратно. Ставни закрылись.
Эрик прошел по грунтовой дороге, которая вела к дому, и сел в кресло напротив комнаты Луизы. В доме было темно. Его окутывала такая тишина, что можно было подумать, будто его обитатели не спят, а умерли. Но в тишине этой не таилось страха. В ней было беспредельное умиротворение. Она вселяла покой. Она была приятной, как прикосновение нежной девичьей руки. Эрик вздохнул от полноты души. Им овладела грусть, но грусть, лишенная боли, оттого, что дорогой ему Кэтрин Фрис
