– Хамза велел не мешать, – сказал охранникам Китайгородцев.
И сам Хамза тотчас появился в дверях, крикнул:
– С дороги! Дайте ему уехать!
Шаров забрался на водительское место с проворностью, какой Китайгородцев от него не ожидал. Но теперь ему мешал ребенок. Трудно вести машину, когда держишь в руках такое орущее существо.
– Я могу поехать с тобой, – с готовностью вызвался Китайгородцев. – Буду держать ребенка.
Шаров заколебался. Китайгородцев поспешил обрисовать, чем еще он может быть полезен.
– И не факт, что за ворота тебя выпустят, – сказал он. – А так я им скажу…
Да, это правда. Он не раз помог Шарову в последние пять минут.
– Садись! – скомандовал Шаров.
Не знал еще, что тем самым он подписал себе смертный приговор.
Прежде чем сесть в машину, Китайгородцев прикрикнул на топтавшихся неподалеку охранников:
– Уходите отсюда! Не нервируйте его!
На самом деле он жизни им спасал.
Они неохотно пошли прочь.
Китайгородцев сел в машину. Шаров завел двигатель. И только после этого передал ребенка Китайгородцеву.
Китайгородцев принял Алешу левой рукой и как только прижал его к себе покрепче – выстрелил в лицо Шарову. Того отбросило. Китайгородцев рванул ручку двери. Дверь не открылась. При включенном двигателе замки дверей заблокировались. Китайгородцев знал о подобной особенности многих автомобилей, но здесь он вспомнил об этом слишком поздно. И остающихся до взрыва гранаты пары секунд ему теперь хватало только на то, чтобы попробовать спасти мальчишку. Китайгородцев повернулся спиной к Шарову, Алешу положил на сиденье, сам навалился сверху, прикрывая мальчика собой.
Ничего больше он сделать не мог.
Он ничего больше и не делал.
Лежал на мальчишке и ждал взрыва.
Взрыва не случилось.
* * *
Шаров криво сидел за рулем, навалившись левым боком на дверцу. Где-то там, под ним, наверняка и была сейчас граната. Возможно, он ее прижал своим телом, и только потому граната не взорвалась: рычаг не сместился и не воспламенился запал.
Китайгородцев осторожно протянул руку и повернул ключ в замке зажигания. Двигатель умолк. Двери разблокировались. Все так же осторожно Китайгородцев потянул за ручку и открыл дверь. Ему оставалось только шагнуть наружу. Но тут случилось неожиданное. К водительской двери автомобиля подскочила растрепанная и безумная на вид Люда Потапова, рванула дверь на себя, та распахнулась, и мертвый Шаров вывалился из машины под ноги Люде. Вместе с гранатой.
– Ложись!!! – заорал Китайгородцев.
Прикрыл мальчика собой.
Громыхнул взрыв. Оглохший на время Китайгородцев выскочил из машины и побежал к дому, прижимая к себе орущего от страха Алешу.
* * *
Виктория была в шоке после случившегося, и Китайгородцев не решился отдать ей Алешу. Он передал мальчика Проскурову. Сергей Алексеевич тоже был не в себе, но в меньшей степени, чем Виктория. Взял Алешу, ушел с ним в кабинет, прижимая к себе бережно. Алеша кричал не переставая. И ничто не помогало.
– Его надо покормить, – сказал Китайгородцев. – И будет лучше, если грудью. Привезите сюда мамашу какую-нибудь кормящую.
– Хорошо, я сейчас распоряжусь, – пробормотал Проскуров.
Похоже, необходимость что-то делать возвращала его к жизни.
Пришел Хамза. По его расстроенному виду можно было все понять, но Китайгородцев все-таки коротко спросил:
– Люда?
Хамза покачал головой.
Погибла.
– Ну зачем она туда полезла? – сказал в сердцах Хамза.
Китайгородцев знал. Люда, позабыв обо всем, бросилась спасать Алешу. Но для Хамзы он придумал другую версию.
– Возможно, ей показалось, что в машине Баранов.
– Кстати, – вспомнилось Хамзе. – Баранов… Ты побудь с ним пока. Там у нас проблемы.
Он посмотрел просительно на Китайгородцева.
– Плохо дело? – произнес Китайгородцев понимающе.
– Он как безумный. Рвался к Люде, еле удержали. Закрыли его в доме охраны.
К Людмиле ему нельзя. Китайгородцев это понимал. Люда лежит у машины, а к машине сейчас никто не имеет права подходить – пока не приедут саперы. Неизвестно, что там есть еще внутри фургона. Да и у Шарова могут быть сюрпризы.
– Иди к Баранову, – попросил Хамза. – Просто с ним побудь. О чем хочешь разговаривай. Лишь бы он был не один.
Баранова Китайгородцев нашел в запертой комнате с решеткой на единственном окне. Тот сидел на полу: кисти рук свесились с колен, плечи ссутулились, голова опущена. Он выглядел, как спортсмен, проигравший свой главный поединок. Все пошло прахом, и впереди ничто его не ждет.
Китайгородцев сел на пол рядом с Барановым. Тот даже не пошевелился.
– Она ни в чем не виновата, – сказал Китайгородцев. – И то, что она рвалась сюда работать, а тебе не сказала – это ничего не значит. Может, постеснялась она. Может, побоялась, что ты как-то не так поймешь.
Он хотел бы примирить Баранова с погибшей Людой.
– Зачем ты мне это говоришь? – спросил Баранов.
– Хочу, чтобы ты знал, что ее вины здесь нет.
– Какая вина? – произнес Баранов горько. – О чем ты? Ее нет! И никогда уже не будет!
Китайгородцев почувствовал себя полным идиотом.
– Прости, – только и смог сказать он. – Ты прав, конечно.
* * *
Из-за того что стрельба на Рублевке – явление из ряда вон, да и Проскуров был не рядовым обывателем, а человеком со связями, в его дом съехались множество людей с большими звездами, и даже выставленный на въездных воротах милицейский заслон, основной целью которого было не допустить на территорию журналистов, возглавлял полковник.
Только во второй половине дня начальство разъехалось, а вечером территорию покинули и те, кто работал «на земле» – оперативники и эксперты.
Проскуров собрал совещание в своем кабинете. Присутствовали Хамза, Китайгородцев и Алексей Алексеевич. Котелков выглядел подавленным. Утром он, как обычно, приехал из Москвы в проскуровский дом, а тут трупы, милиция, саперы. Это произвело на несчастного Алексея Алексеевича такое сильное впечатление, что он так и не смог оправиться от шока. Как и Виктория. Да и Проскуров тоже. Проскуров хотя и держался внешне, но потрясение было слишком сильным, и это давало о себе знать. Что-то изменилось в его поведении, что-то неуловимо поменялось в нем, будто не один день прошел, а много-много лет, в течение которых Проскуров здесь отсутствовал, и вот вернулся, но он уже совсем другой и будто незнакомый, поскольку пережитое за эти годы сильно изменило его. Все тот же человек, и фамилия Проскуров – но уже не тот, что прежде.
