К сожалению, незаурядные артистические способности причиняли Элейн слишком много страданий и приносили слишком мало радости. Сцена отнимала у нее все силы, так что на долю детей не доставалось почти ничего. Должно быть, именно поэтому, даже став взрослыми, Мэгги и Бью остались достаточно близки, ибо с детства привыкли обращаться друг к другу за утешением и помощью. Это, впрочем, не помешало им избрать разные профессии, так что порой они не виделись буквально неделями. Мэгги отнюдь не тяготилась одиночеством, но сегодня все было иначе.
Бесцельно слоняясь по дому, Мэгги забрела в студию и сразу подумала, что работа могла бы ее отвлечь. Но заказов у нее давно не было; особого вдохновения она тоже не ощущала, поэтому довольно долго Мэгги просто стояла перед холстом – совершенно пустым, если не считать нескольких почти невидимых карандашных штрихов. Вблизи они казались просто царапинами, и лишь с расстояния нескольких шагов на холсте можно было различить неясный контур лица в обрамлении длинных темных волос.
Опознать кого-то по этому наброску, вернее – тени наброска было, разумеется, совершенно невозможно.
– Что-то не идет дело, – пробормотала Мэгги.
Лицо на холсте было точной копией изображенного на первой странице ее альбома. Она набросала его под впечатлением первых допросов жертв Окулиста и с тех пор не продвинулась вперед ни на шаг. Смутный абрис мужского лица, который ей удалось получить, почти не обладал индивидуальностью. Что касалось длинных волос, то она по-прежнему сомневалась. Правда, Холлис и Эллен Рэндалл чувствовали, как что-то похожее на волосы касалось их кожи, но это еще ничего не значило.
Мэгги тоже ощутила их щекочущее прикосновение.
Непроизвольно вздрогнув, она включила компактную стереосистему, заполняя тишину негромкой, приятной музыкой. Вивальди, «Времена года»… Это было одно из любимых ее произведений. На улице давно стемнело, но освещение в студии было превосходным. С музыкой и светом Мэгги чувствовала себя в безопасности.
Во всяком случае – сейчас.
Слегка нахмурившись, Мэгги водрузила на мольберт чистый холст. Потом подошла к рабочему столу, выбрала подходящую кисть и, взяв в руки несколько тюбиков с красками, смешала их на палитре, не особенно задумываясь над тем, что делает.
Когда все было готово, Мэгги несколько секунд стояла неподвижно, пристально глядя на зеленовато-серую, матовую поверхность грунтовки. Потом она глубоко вздохнула и закрыла глаза. Бью всегда говорил, что она может сделать это, если захочет и если у нее будет достаточно веры в свои способности, чтобы освободиться от диктата сознания. Это было непросто, и до сих пор Мэгги еще ни разу не отваживалась на подобный эксперимент.
Но сейчас, пока она с закрытыми глазами стояла перед мольбертом и, прислушиваясь к музыке, пыталась очистить мозг от всех посторонних мыслей, с ней начали происходить странные вещи. Мэгги казалось, что она не то засыпает, не то грезит наяву. Она видела перед собой высокое голубое небо, бесконечное однообразие которого лишь кое-где нарушалось белыми барашками облаков, слышала негромкую музыку и собственное ровное и глубокое дыхание. С каждой минутой Мэгги как будто уносилась все дальше и дальше от своей студии, продолжая слышать музыку и обонять привычные запахи красок и разбавителей.
Странное это было ощущение. Казалось, оно длилось всего несколько минут, но Мэгги при этом отчетливо ощущала ход времени. Когда она наконец пришла в себя и открыла глаза, то оказалось, что она стоит спиной к мольберту. Перед ней валялась на полу палитра. Руки Мэгги были в краске. Темные и светлые точки сплошь покрывали кожу от кончиков пальцев до локтей, а ее любимый свитер был окончательно погублен. Судя по всему, она работала весьма интенсивно и долго: тронув кончиком пальца самое большое пятно на рукаве, Мэгги обнаружила, что оно давно засохло. И хотя она работала не маслом, а быстросохнущими акриловыми красками, ей было ясно, что времени прошло довольно много. Болели мышцы, и ныло между лопатками. Так обычно бывало, если Мэгги работала долго.
Мэгги, подтянув заскорузлый от краски рукав свитера, поглядела на наручные часики. Лицо у нее вытянулось. Вот это да! На часах было половина первого ночи.
Шесть часов! Она провела в студии почти шесть часов!
Ее дыхание стало вдруг прерывистым и частым. Мэгги оперлась о рабочий стол. «Картина!» – вспомнила она. Картина, которая стояла на мольберте за ее спиной. Мэгги еще не знала, что именно она нарисовала, но чувствовала, как изображение на холсте словно притягивает ее…
Казалось, проще всего было повернуться и посмотреть, что же получилось, но Мэгги не могла справиться с овладевшим ею иррациональным страхом.
Это же просто картина, уговаривала себя Мэгги. Просто слой краски на холсте. Скорее всего там только разноцветные пятна, мазки, которые она без всякого порядка разбросала по полотну.
Мэгги судорожно втянула воздух.
– Там ничего нет! – вслух сказала она. – Это только краска, и ничего больше!
Но даже после этого заклинания, произнесенного вслух со всей убедительностью, на какую она была способна, потребовалась вся ее сила воли и все самообладание, чтобы повернуться и все-таки посмотреть на холст.
– Господи помилуй! – воскликнула Мэгги, в ужасе глядя на картину, которая могла бы стать ее лучшей работой.
Картина была закончена. Она была выполнена в черно-серых тонах с резкими мазками телесного и алого, благодаря чему центральный образ казался таким реалистичным и выпуклым, что казалось – он живет, дышит.
Только дышать он, увы, уже не мог.
На картине была изображена женщина, лежащая на полу в какой-то темной комнате. Ее черные волосы рассыпались в беспорядке по полу и были бы почти не видны, если бы не кровь, пропитавшая пряди. Голова была слегка повернута, так что женщина как будто смотрела на зрителя, безмолвно умоляя о спасении, о помощи, которая так и не пришла. Впрочем, она не могла смотреть, потому что между распухшими, окровавленными веками виднелась пустота, и только струйки крови сбегали из глазниц к ушам. Полный, чувственный рот был слегка приоткрыт, губы посинели и распухли от побоев, левая бровь была рассечена, по скуле расползался уродливый кровоподтек.
Женщина была обнажена. Ее тело – белое, тонкое, с плоским животом и упругими маленькими грудками, казалось почти детским, но ничего детского не было в том, что сделал с ним зверь в человеческом облике. Груди были покрыты синяками, один сосок был откушен. На мертвенной синевато-белой коже ясно отпечатались следы зубов. Плоский живот был распорот от грудины до лобка, и зияющая багровая рана влажно поблескивала в полутьме. Широко раздвинутые ноги были слегка согнуты в коленях, и по бедрам тоже стекала кровь, собираясь на полу красновато-коричневым озерцом.
На правой щиколотке женщины тускло поблескивала золотая цепочка с брелоком в виде крошечного сердечка.
Эта последняя деталь почему-то подействовала на Мэгги сильнее всего. Не в силах справиться со сковавшим ее ужасом, она упала на колени, стараясь дышать как можно глубже, чтобы совладать с подступившей к горлу тошнотой. Вместе с тем Мэгги никак не могла оторвать взгляд от картины – от образа несчастной мертвой женщины, которую она никогда не видела наяву.
