как бы вторична по отношению к коммуникативной и сигнификативной: в интересующем нас здесь плане она скорее нейтральна, нежели может сама по себе рассматриваться в качестве фактора этнических объединения или дифференциации.
Впрочем, вполне очевидно, что любую из трех названных функций потестарно-политической культуры можно рассматривать в «изолированном» виде только на чисто логическом уровне. Несомненно, в потестарной или политической культуре любого конкретного доклассового или раннеклассового общества всегда присутствовали все отмеченные выше функции (включая, понятно, и инструментальную), если даже они и проявлялись в разной степени. Так, например, можно, по-видимому, рассматривать, как единство этих функций потестарной культуры классического, так сказать, первобытнообщинного строя, существовавшую в обществах такого уровня мононорму[377].
Будучи составной частью культуры в целом, потестарно-политическая культура и потестарно-политическая структура общества, которая представляет ее концентрированное выражение, во многих случаях могут сами рассматриваться, как одна из черт культурной специфики, потеря которой означает, что народ «перестает существовать как самостоятельный этнос»[378]. Это особенно верно в тех условиях, когда этническая специфика той или иной общности и ее культуры еще не успела устояться и особенно нуждается в защите и стабилизации общественными институтами.
Диалектика взаимодействия культуры вообще и ее потестарной или политической «составляющей» заключена в том, грубо говоря, что такая составляющая, будучи составной частью культуры того или иного этноса, выступает в то же время как одно из самых действенных средств стабилизации и сохранения целостности этой культуры. А по мере разложения первобытнообщинного строя и в ходе складывания предклассовых и раннеклассовых обществ она делается весьма эффективным орудием распространения данной этнической культуры на более обширную территорию, притом, чем дальше, тем больше насильственным путем. Притом в этой своей роли потестарно-политическая культура все более предстает, как нечто этнически специфичное.
Принадлежность потестарно-политической культуры и форм ее проявления к этнически специфичным элементам культуры особенно хорошо видна в той неразрывной связи, которая существует между нею и ритуальными формами последней. Как уже сказано, именно здесь на первый план выходит сигнификативная функция потестарно-политической культуры. Притом в доклассовых и раннеклассовых организмах потестарная или политическая власть, как общее правило, сочетается с ритуальной и нередко в той или иной степени сакрализована. Здесь надлежит учитывать и то, что, с другой стороны, ритуал образует одну из важнейших частей культуры нормативной.
Такое сочетание закономерно приобретает все большее значение по мере того, как продвигается вперед и ускоряется процесс разложения первобытнообщинного строя, и особенно — при переходе от доклассового общества к раннеклассовому, когда социальный организм приобретает форму вождества. Многие исследователи вообще полагают, что для этого уровня общественной организации кумуляция светской и духовной власти вообще представляет типическую черту[379]. Уже в 1940 г. А.Р. Рэдклиф-Браун в предисловии к «Африканским политическим системам» достаточно справедливо отмечал, что в подобных случаях должно говорить, пожалуй, не столько о кумуляции, сколько о разных аспектах двуединой функции управления обществом[380]. Иначе говоря, такие случаи представляют проявление определенной нерасчлененности такой специфически человеческой сферы деятельности, как регулирование функционирования социального организма. Поскольку же верования и обряды суть одна из главных сфер проявления этнической специфики, их органическая связь со сферой потестарно-политической в значительной мере свидетельствует именно об этнической специфичности и этой последней.
Р. Нэролл, пытаясь выработать уточненное понятие этнической единицы, которая была бы более удобна для кросс-культурного изучения, нежели довольно расплывчатое «племя», в число определяющих такую «культурную единицу» (cultunit) параметров ввел принадлежность к одному и тому же государству или, по крайней мере, к «одной и той же контактной группе»[381]. Другими словами, он рассматривает потестарно-политическую структуру, как своего рода защитный механизм данной этнической культуры.
К аналогичному взгляду неизбежно приводит и понимание культуры, свойственное американской культурной экологии и восходящее к Дж. Стюарду[382], а в более поздней и обобщенной форме сводящееся к тому, что «культура данного народа… может рассматриваться как комплекс технических приемов приспособления к проблемам выживания в определенном географическом регионе»[383] (сходным образом ставил вопрос и Э.С. Маркарян[384]).
Как защитный механизм культуры потестарно-политическая структура рассматривается и тогда, когда в качестве одного из критериев этнической общности выдвигается ее «внешняя независимость»[385], ибо такую независимость невозможно обеспечить вне каких-то организационных рамок. И организация эта обязательно должна в той или другой форме существовать и регулировать отношения и внутри нэролловской «контактной группы» (если, конечно, таковая представляет нечто стабильное), и между нею и ее соседями.
Расширение границ потестарной, тем более — раннеполитической структуры оказывает ускоряющее воздействие на динамику культурных изменений в рамках данной этнической общности.
Такое расширение системы увеличивает возможности культурного дрейфа[386], но этот дрейф проявляется и в сфере культуры потестарно-политической, ведя к изменению этнически специфичных форм организации отношений власти в расширяющемся общественном организме[387]. И в таких случаях важным ускоряющим моментом может послужить упоминавшаяся уже своего рода этническая и потестарно-политическая непрерывность (см. выше).
Рассматривая вопрос о потестарно-политической культуре доклассового или раннеклассового общества, нельзя обойти и такое обстоятельство, как соотношение между иерархией этнических и потестарно-политических общностей. Как известно, этнические общности иерархичны, располагаясь по разным таксономическим уровням[388]. Действительно, как уже говорилось, их формы — такие формы, которые обладают комплексом этнических характеристик и черт, — могут варьировать по вертикали от единиц микроэтнических, самым характерным образцом которых служит семья, до макроэтнических, скажем, соплеменности или семьи племен. Можно, правда, не касаться в данном случае, так сказать, минимальной микроэтнической единицы — «этнофора», поскольку в интересующем нас здесь плане он практически никогда не существовал, будучи немыслим экономически: не случайно ведь К. Маркс говорил о том, что «Изолированный индивид совершенно так же не мог бы иметь собственность на землю, как он не мог бы и говорить»[389]. Но на всех остальных уровнях этнической иерархии существует потребность в управлении этническим, точнее — этносоциальным организмом (ЭСО) и, следовательно, и в соответствующей структуре властных отношений и власти, т. е. в структуре потестарной или политической. И, действительно, на всех этих уровнях такая структура присутствует. Но выполняет она функции разного масштаба: от управления микроэтнической, т. е. в конечном счете — несамостоятельной единицей в виде семьи с ее несложным хозяйством (понятно, в тех случаях, когда семья, будь то большая или малая, выступает как хозяйственная ячейка) до регулирования жизнедеятельности целого этнопотестарного или этнополитического организма. При этом происходит естественное в подобном случае усложнение потестарной или политической структуры, а соответственно изменяется и соотношение, существующее между общностями этнической и потестарно-политической. Если слияние двух этих линий общественной эволюции и оказывается возможным, то лишь на определенном хронологически и стадиально ограниченном участке.
