одной его стороны совсем ничего не было, зато другая сразу привлекала внимание. По краям затейливая окантовка, по центру две крупные завитушки. Татьяна знала, что это буквы, правда, не знала какие.
Было уже семь часов утра, когда она, громыхая тележкой, остановилась у двери петербургского офицера. В этот час комната пустовала, Таня нарочно выгадала время, дабы исполнить задуманное.
Затея была не сказать, чтобы лихой, но, во всяком случае, не совсем честной, а посему требовала определенного настроя. Бедная девушка не спала всю ночь. Ворочалась и тщетно пыталась убедить себя, что Иван Карлович – человек дурной и порочный. Но стоило ей немного задремать, тут же грезилось, будто вместе они собирают на полянке цветы и отчего-то непременно смеются. Проснувшись, рывком садилась на кровати, кусала губы и заставляла себя думать о Тимофее Никифоровиче. Затем все повторялось вновь.
Ох, за что ей только все эти невзгоды! Кто их накликал? Собственно, тайна не великая. Знамо дело кто, батюшка бурмистр. Сам Горыныч.
Со вчерашнего полудня в душе ее глубокой бороздой засел страх. Она отчетливо помнила запах холоневской пятерни, зажимавшей ей рот и нос. Щеки до сих пор горели от прикосновения грубой, шершавой ладони. Затем было головокружение и долгий полет в черноту.
Кажется, это называется обмороком. Едва очнувшись, она услышала:
– Дьявол! Перестарался! А ну, девка, не дури, будет…
Окончательно придя в себя, Татьяна поняла, в какую скверную попала историю, бурмистр застал ее подслушивающей и подглядывающей за барином, и попробовала было разреветься, но вместо слез появилась икота. Вышло глупо. Сидит себе на полу нашкодившая баба с плаксивым выражением лица и громко икает.
Управляющий поглядел-поглядел, плюнул и принялся отпаивать дуреху чаем. Тем самым, что предназначался их сиятельству, да так и не был вовремя подан.
После Владимир Матвеевич битый час рассказывал про Фалька. Втолковывал, что человек это не простой, называл его столичным хлюстом. Дескать, увивается за Софьей Афанасьевной, а это, Бог видит, какой большой грех, когда вопреки воле старшего брата и даже, по секрету сказать, поперек его замыслам. Холонев так разволновался, как не волнуются обычно слуги за помыслы хозяев, что, казалось, забыл о Татьяне. Пришлось бедной и напуганной девушке осторожненько спустить разговорившегося бурмистра с небес на землю. Или, по выражению господ, повернуть в конструктивное русло.
– Офицер ентот, воля ваша, коршун когтистый! Да только чагой ты, батюшка, от меня-то хочешь?
– Скорее не коршун, а сокол, – машинально поправил Владимир Матвеевич, и вдруг рассердился. – Приглядеть за ним надобно, Танюша. Мне нужно знать кажный его шаг, всякое слово. Где, с кем и о чем! Посмотрим еще, что он за птица.
– Да как же я буду за ним приглядывать? Пожалей, благодетель, смилуйся, – быстро-быстро запричитала горничная, ободренная проникновенным и даже доверительным тоном управляющего. – Я не смогу! Да и не по сердцу мне такое…
– Что-о!? – взвизгнул Горыныч. – Я тебе дам, не по сердцу! Как за князем в дырку зырить – это мы запросто, а поручение исполнить – гимназистка румяная!
Что такое гимназистка Танюшка представляла довольно смутно, но поразмыслить над диковинным словом не успела. Не на шутку разъяренный Холонев двинул ее кулачищем в ребра. Воздух моментально улетучился из груди, перед глазами вновь поплыли черные пятна. Словом, уговорил.
Молодая женщина разом поверила всем слухам. Каждой хуле, возводимой дворней на строгого господина. Он и взаправду был жесток. Не от природы, как некоторые болтали, а, всего скорей, от какой-то неведомой хвори. Видно же, что человек не в себе! Владеет им некая химера. Навязчивая идея иль, может, чувство. Поди разбери.
Боль немного стихла и к Татьяне начал возвращаться слух. Оказывается, Владимир Матвеевич все это время продолжал что-то говорить. Час от часу не легче! Что теперь прикажете делать, переспрашивать? Отвадить медведя-шатуна было безопасней и легче. Постепенно разрозненные слова складывались в целое. Речь Горыныча приобретала смысл.
– … главное еще не сказал… и сделать это нужно как можно быстрей… зайдешь к нему в комнату… там, в шкапу… под крышкою… их накрывает плат… и сразу неси мне… очень важно, чтобы ни единая душа, понимаешь? Сам я этого сделать не могу, потому как днем всегда почти… на глазах у их сиятельства, а в неурочный час… торчит там, точно пень или дрыхнет немчура. Может, конечно, сыскал уже… Потому и говорю, дело срочное! Важно, чтоб не опередил и тебя не словил. Мы оба знаем, какой из тебя, девка, конспиратор… вот он у меня где, перец-колбаса! Запомни, плат – первейшая твоя забота, пригляд тоже важно, но плат стократ важней…
Ясно было одно – из бывшей комнаты бурмистра, которую ныне занимает красавец-офицер, нужно тайком выкрасть какой-то чрезвычайно важный платочек. Не ясно только где его искать. Холонев, видно, про то в самом начале говорил, когда боль еще скручивала девушку пополам.
Так, со вчерашнего обеда, и началась для Танюшки жизнь многохитрого подсыла. Или, как называл ее отныне Владимир Матвеевич, шпиона в юбке.
Сначала управляющий коротко перемолвился о чем-то с помещиком, должно быть, справил своей затее должное разрешение. Затем пристроил Татьяну нянькой к маленькому барчуку – Георгию Константиновичу, сынку главного полицейского чиновника. Того как нарочно отец прислал с доверенным человеком из города, развеяться на воздух, на солнышко. Бурмистр страшно обрадовался, велел догонять господ и ехать с ними на пикник. Оно, конечно, не просто так, приказал глаз не спускать с колбасника. Фалька, то бишь.
Сначала все шло легко и гладко. Даже слишком. Господа до того привыкли не замечать присутствие слуг, что держаться поблизости и слышать все их беседы было не сложней, чем отобрать конфекту у ребенка. Как любила говаривать ее тетка: "Пареная репка и та мудреней".
В общем, слушала свободно. Благо, было что. Речи велись самые интересные, про замужество, стало быть, про семью. Потом и вовсе чудеса начались: бутылки, оружье, пальба. Какая интересная прогулка! Будет что поведать Владимиру Матвеевичу, подумала Танюшка и сглазила.
Начался дождь. Разговоры мигом утихли, интересное прекратилось.
Тут бы радоваться, что шпионская служба хоть временно, но стала невозможной, однако Татьяна поймала себя на странном желании разведать как можно больше. Что это? Азарт?
Еще вчера жизнь казалась размеренной и разумной. Правильной. Счастливой. Но стоило в привычный ход событий вмешаться господину Фальку, как все тут же изменилось. Самым решительным образом! Встало с ног на голову. Окружающая действительность перестала быть тихим омутом, обернулась на поверку стремительным речным потоком. Барышню захватили два противоречивых чувства, ей было одновременно очень страшно и очень любопытно.
Интуитивно повинуясь этому новому для себя состоянию,
