сползла по ней спиной, уткнулась лицом в колени и разрыдалась. Вот тебе и сказка. Вот тебе и красивый жених. Вот тебе и любовь вместе со счастьем до гроба…
Свежее воспоминание всколыхнуло душу взмахом легких крыльев: точно так же, сидя у двери, я плакала в первую брачную ночь, только тогда рядом был Джай. Будто вернувшись в то время, я наяву ощутила прикосновение теплого мужского плеча к своему плечу. Тогда он отнес меня на кровать, остался рядом, говорил со мной…
Джай.
Я с такой силой ударила кулаками по деревянным половицам, что отбила себе костяшки пальцев. Боль привела меня в чувство и заставила вскочить на ноги. Нет уж, я им не рабыня! Я жена сенатора Диего Адальяро, и я не позволю обращаться с собой, как с бесправной вещью! Они не смеют указывать мне, с кем спать и от кого рожать детей! Они не смеют издеваться над моим рабом и держать его в подземелье!
Поплотнее запахнув халат, я непослушными пальцами зажгла фитиль в лампе и решительно вышла в коридор.
— Ступайте за мной, — бросила я рабам так властно и холодно, как только сумела. — Оба.
Не замедляя шага, краем глаза увидела, что рабы неуверенно переглянулись. Но если они и получили приказ затолкать меня в комнату, если я вздумаю выйти, то выполнить его не посмели и послушно потащились за мной.
Уже знакомой дорогой я спустилась в подземелье — рабы, караулившие там, не стали препятствовать — и быстро нашла нужную дверь. Она была заперта лишь на засов, замок вешать Хорхе не посчитал нужным. Отперев дверь, я зажгла настенную лампу — узнику даже света не оставили! — и заметила, как прищурились и заморгали глаза подвешенного на цепях Джая.
— Освободите его, быстро!
Снять цепи со вделанных в стену крюков не составило труда, а вот ключей от самих оков ни у кого не оказалось. Возможно, они у Хорхе. Ну ничего, ночь можно и потерпеть, а рано утром я первым делом разыщу управляющего и потребую ключи.
Джай едва держался на ногах, но рослые, крепкие рабы с легкостью отволокли его наверх. По моему распоряжению его уложили лицом вниз на кровать. Оковы мешали, и найти хоть сколько-нибудь удобное положение для Джая оказалось непросто, а сам он скорее напоминал безвольную куклу и вовсе не собирался мне помогать.
Если бы я знала, что его удастся освободить так легко, ни за что не позволила бы ему столько мучиться!
Рабы продолжали стоять за спиной и только раздражали. Хотелось прикрикнуть на них, чтобы катились прочь, но я осеклась на полуслове. В конце концов, в чем они виноваты? Разве они по собственной воле стали моими тюремщиками?
Неужели я все-таки превращаюсь в типичную рабовладелицу-южанку?
Отогнав от себя неприятную мысль, я раздала рабам по грозди винограда из вазы и строго, но без неприязни велела возвращаться в коридор. И уж теперь смогла заняться Джаем как полагается.
Он вел себя как упрямый ребенок. С большим трудом мне удалось напоить его морсом, придерживая голову, словно младенцу. Попыталась скормить ему несколько виноградин, но он плотно сжал губы и отвернулся в молчаливом протесте. Сдаваться я не собиралась: набрала в медный таз для умывания свежей, еще теплой воды и вновь хорошенько прошлась по исполосованному плетью телу. Целебной мази пока хватало; неторопливо и осторожно я смазала каждую ссадину, каждый свежий рубец. Красивое, сильное тело беспомощной грудой валялось на постели, заставляя сердце сжиматься от жалости. Я бездумно провела пальцами по изгибу спины вдоль позвоночника. Это прикосновение заставило его вздрогнуть, словно от удара хлыстом.
— Зачем? — повторила я в пустоту.
Ответом мне стало молчание.
Я не могла бы сказать, сколько времени просидела у постели избитого Джая, погруженная в безрадостные думы. Очнулась лишь тогда, когда из распахнутого окна повеяло ночной свежестью. Вздохнув, я накрыла страдальца простыней, погасила лампу и ушла к себе. Запирать его не стала — к чему? Если он вдруг взбесится и захочет убить меня, как перед тем хотел убить Вильхельмо, едва ли это будет худшей судьбой, чем та, что ждет меня впереди.
Полная луна заглянула в окно: стояла уже глубокая ночь. Безмерно уставшая, я свернулась калачиком на кровати, обняла руками колени и заплакала.
Обида не давала свободно дышать. Обида на родителей, которые не пожалели единственной дочери и обрекли ее на жизнь в чужой стране с дикими обычаями. Обида на дядю с тетей, которые не потрудились убедиться в том, что отдают меня замуж за порядочного человека. Обида на вероломных Адальяро со всеми саллидианцами вместе взятыми. На Джая с его твердолобостью и упрямством.
Красивая сказка обернулась кошмаром. Мой муж не может иметь детей и заставляет рожать их от другого мужчины. От раба, который на моих глазах занимался развратом с рабыней, изображавшей плотскую страсть. Меня держат взаперти в собственной комнате, издеваются над человеком, которого я хотела защитить.
Есть ли в этом мире хоть что-то хорошее?
====== Глава 11. Бунт ======
Я в ловушке, меня прижали к стене,
И я не вижу ни решения, ни выхода…
Muse, Pressure
Я давно не верю в богов. Ни в северных, ни в южных, ни в каких-либо других. Если бы кто-то из них существовал, то не допустил бы того, что происходит на земле. Не допустил бы несправедливости.
Все это сказки для простачков. На деле никто никому не нужен, каждый сам за себя. Моей молитвой стал удар кулака. Моей исповедью — хруст вражеских костей. Моим богом — сама смерть.
Но и этот бог подвел меня.
Смерти я не боюсь, готов к ней уже давно. А теперь, когда утрачен последний смысл существования, жду с нетерпением. Им полагалось убить меня после нападения на Вильхельмо. Но они не сделали этого — почему?
Я мог бы сдохнуть сам, если бы обо мне позабыли на несколько дней в том подземелье. Без воды и еды. Но туда опять принесло девчонку. Почему она вцепилась в меня? Лишь продлевает агонию и без того мертвого тела.
Мертвого? Как бы не так. Тело требует свое. Сначала не смог сдержаться и хлебал воду из ее рук: стремление тела выжить — сильнее воли. Теперь вода норовит выйти, а чтобы попасть в отхожее место, надо пройти через спальню хозяйки. Ночью. Гремя кандалами. А она предупреждала, что у нее чуткий сон.
Некоторое время борюсь с потребностями тела, но наступает предел. Хрен бы тут думать о смерти, скорее — как не обоссаться прямо в постели.
Делать нечего, приходится вставать. Неуклюже: спину пронзает болью, кандалы цепляются
