он наслаивал метафоры одну на другую:
My way of life
Is fall’n into the sear, the yellow leaf[37].
Однажды я почувствовал какую-то затаенную в памяти вину. Я не стал ее определять; это раз и навсегда сделал Шекспир. Скажу только, что та вина не имела ничего общего с извращением.
Я понял, что разграничение трех способностей человеческой души – памяти, разума и воли – не выдумка схоластиков. Память Шекспира могла только одно: раскрыть мне обстоятельства его жизни. А неповторимым поэта делали, конечно, не они; главным было то, во что он сумел превратить этот хрупкий материал, – стихи.
Вслед за Торпом я в простоте душевной принялся сочинять биографию. Но скоро убедился, что этот литературный жанр требует писательских умений, которых у меня нет. Я не умел рассказывать. Я не мог рассказать даже собственную историю, а уж она была куда необычней шекспировской. Кроме того, подобная книга оказалась бы ни к чему. Случай или судьба отмерили Шекспиру столько же расхожего и чудовищного, сколько каждому. Но он сумел создать из этого сюжеты, героев, в которых было куда больше жизни, чем в придумавшем их седовласом человечке, стихи, оставшиеся в памяти поколений, музыку слова. Так зачем распутывать эту сеть, зачем вести под башню подкоп, зачем сводить к скромным масштабам документированной биографии или реалистического романа макбетовские шум и ярость?
Как известно, Гёте у нас в Германии – предмет официального культа; куда задушевней культ Шекспира, к которому мы примешиваем толику ностальгии. (В Англии предмет официального культа – Шекспир, бесконечно далекий от англичан; главная книга Англии – конечно, Библия.)
На первом этапе судьба Шекспира была для меня бесконечным счастьем, потом – воплощенным гнетом и ужасом. Вначале память каждого текла по своему руслу. Со временем могучая шекспировская стремнина нагнала и почти захлестнула мой скромный ручеек. Я с ужасом понял, что забываю родной язык. Память – основа личности; я стал опасаться за свой разум.
Друзья заходили по-прежнему; я поражался, как это ни один из них не видит, что я в аду.
Понемногу я переставал понимать окружающий обиход (die alltägliche Umwelt). Как-то утром я растерялся перед странными громадами из железа, дерева и стекла. Меня оглушили свистки, крики. Прошла секунда – мне она показалась бесконечной, – прежде чем я узнал паровоз и вагоны Бременского вокзала.
С годами каждому из нас приходится нести на себе растущий груз своей памяти. А у меня их было две (порою они срастались в одну): моя собственная память и память недоступного мне другого.
Каждая вещь на свете хочет оставаться собой, написал Спиноза. Камень хочет быть камнем, тигр – тигром. Я хотел снова стать Германом Зёргелем.
Не помню точно, когда я задумал вернуть себе свободу. Способ я выбрал самый простой. Позвонил по нескольким случайным номерам. Трубку снимали дети, женщины. Их я решил не беспокоить. Наконец послышался голос человека с образованием, мужчины. Я сказал:
– Хотите владеть памятью Шекспира? Говорю совершенно серьезно. Подумайте.
Голос с сомнением ответил:
– Что ж, я готов рискнуть. Принимаю память Шекспира.
Я рассказал условия. Как ни странно, я чувствовал тоску по книге, которую должен был, но не дал себе написать, и вместе с тем страх, что призрак не покинет меня никогда.
Потом повесил трубку и с надеждой повторил смиренные слова:
Simply the thing I am shall make me live[38].
Когда-то я изобретал способы оживить в себе прежнюю память, теперь я искал способов ее стереть. Одним из них стало исследование мифологии Уильяма Блейка, взбунтовавшегося ученика Сведенборга. Я убедился, что она не столько сложна, сколько усложнена.
Этот и другие пути ни к чему не привели; все возвращало меня к Шекспиру.
Единственное, что еще внушает надежду, это строгая и неисчерпаемая музыка. Иначе говоря, Бах.
Постскриптум 1924 года. Я – самый обычный человек. Днем я – профессор в отставке Герман Зёргель, который ведет свою картотеку и пишет избитые вещи, сдобренные эрудицией. Но иногда по утрам я понимаю, что сны минуту назад видел кто-то другой. Из вечера в вечер меня преследуют беглые проблески памяти. Кажется, не придуманные.
Примечания
СООБЩЕНИЕ БРОУДИ
Предисловие
С. 9. …в англосаксонской балладе о Мэлдоне… – Слова из этой не раз вспоминавшейся Борхесом героической поэмы («and ne forhtedon nа», «и не знали страха») выбиты теперь на лицевой стороне камня, поставленного над могилой Борхеса на женевском кладбище Пленпале.
С. 11. Роберто Арльт (1900–1942) – аргентинский прозаик и драматург.
С. 12. …корят автора… за розово-соловую масть прославленного коня. – В предисловии к одному из переизданий поэмы Эстанислао дель Кампо «Фауст» (издание 1969 г.) Борхес указывает, что сначала Эрнандес корил за это «фанфаронское подражание гринго» своего соперника дель Кампо, а позднее Висенте Росси упрекал его самого.
Непрошеная
В 1980 г. по новелле (Борхес сначала включил ее в третье издание книги «Алеф» 1966 г. и считал едва ли не лучшей из своих прозаических вещей) снят фильм бразильского режиссера Карлоса Уго Кристенсена, музыку к нему написал Астор Пьяццола.
С. 13. 2 Цар. 1: 26 – «Скорблю о тебе, брат мой Ионафан; ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской».
Сантьяго Дабове (1889–1952) – аргентинский поэт и прозаик, друг юности Борхеса.
С. 15. Хулиана Бургос – фамилия героини взята из романа Р. Гуиральдеса «Дон Сегундо Сомбра».
С. 20. Сегодня я убил ее. – Этот финал рассказа Борхесу подсказала мать.
Недостойный
Ряд исследователей (Р. Пилья, Ф. Соррентино, Б. Сарло) видят в рассказе влияние новеллы Роберто Арльта «Иуда Искариот».
С. 22. Христиан Кнорр фон Розенрот (1636–1689) – немецкий гебраист, его «Приоткрытая каббала» – два комментированных сборника каббалистических текстов (1677–1678 и 1684).
…гаучо-евреев не бывает вовсе. – Полемика с романом А. Герчуноффа «Гаучо-евреи» (1910).
С. 23. Карлейль писал… – В книге «Герои, культ героев и героического в истории» (1841).
Альфредо Бартоломе Гроссо (1867–1960) – аргентинский историк, имеется в виду его пособие «Курс национальной истории» (1898), входившее в школьную программу.
С. 26. Амаро – ср. героя с этой фамилией в рассказе «Вторая смерть» в сборнике «Алеф».
С. 29. …Эальд или Альт… – Рикардо Пилья видит здесь намек на Арльта.
История Росендо Хуареса
Рассказ – новая, «дегероизирующая» версия старой, дебютной новеллы Борхеса «Мужчина из Розового кафе».
С. 35. Ирала – фамилия одной из ветвей семейства Борхесов (см. ее также в рассказе «Конгресс»).
С. 37. Леандро Алем (1845–1896) – аргентинский юрист и политический деятель, глава радикальной партии.
Встреча
С.
