его богам.
— У Немала из наследников — только сын, еще младше тебя, — говорила она, — он не удержит славян. Поляне и волыняне давно хотят отложиться от Искоростеня, дрегва тоже смотрит волками. Распадется княжение древлян — и угры потеряют надежного союзника.
— Ну, а я что тут могу сделать? — пожал плечами Ярополк, — я ведь чужак.
— Тебя уже уважают, — напомнила Саломея, — после побед над хазарами и болгарами. Ты посланник кагана аваров и брат короля-императора Тюрингии, твой меч заклят именем Чернобога, которого чтят и в древлянских землях. Твое слово поможет молодому Ниско удержать завоевания отца — если ты поддержишь его от имени мадьяр.
Ярополк задумался — с одной стороны Эрнаку не понравится, если его посол самовольно отправится в далекие леса, помогать тамошнему князьку. С другой — ему все больше льстило тот почет и уважение, что ему оказывали его союзники. Все чаще его именовали молодым князем — и не только славяне, но и угры, так и не избравшие нового кенде. Саломея все чаще намекала, что этим кенде может стать он — тем более, что он уже завладел частью наследия Альмоша: его вдова, забирая все большую власть над уграми, после победы над хазарами пустила Ярополка и на свое ложе. Юноша, до этого знавший лишь бесхитростные ласки славянок был потрясен изощренностью зрелой женщины в любовных утехах. Каждая ночь в шатре кенде оставляла Ярополка словно выжатым, высосанным досуха, в изнеможении развалившимся на звериных шкурах, вновь и вновь переживая казавшиеся бесконечными сладостные мгновения, подаренные Саломеей. Та же, склонившись над юношей вытворяла губами и языком такое, что Ярополк, казалось бы полностью истощивший мужскую силу, вновь восставал своей жаждущей плотью, готовый к новым боям на ристалище страсти. В ночь, последовавшую после откровенного разговора, Саломея превзошла саму себя — и наутро Ярополк велел поворачивать на север, во владения древлянского князя.
Крепость Немала возвышалось на невысоком холме над рекой Уж, протекавшей сквозь расположенную на обеих берегах столицу древлян. Княжескую твердыню окружала высокая стена из нарочито грубо обтесанных бревен, на которых, по давнему обычаю, кое-где держались кусочки коры, давшие имя и самой крепости и названному по ней городищу: «Ис-коро-стень», «из коры стены». Естественная терраса со стороны посада укреплялась по краю гранитной крепидой и выемкой каменной крошки из рва, вырытого у подножия холма и залитого водой из Ужа. Жавшиеся же к подножию холма дома защищали земляные валы, тройным кольцом окружившие городище.
На въезде в Искоростень угров и дружину Ярополка встретила Мустислава, что отправилась вперед остальных, предупредить древлян о важных гостях. Рядом с ней стояло двое детей Немала: молодой князь Ниско и впрямь немногим младше Ярополка, носил темно-синий плащ поверх белой рубахи с красной вышивкой. Шею его украшал золотой молот Перуна, запястье — браслет с алыми рубинами, а с пояса свисал длинный меч в ножнах, испещренных узорами в виде сражавшихся хищных зверей. Рядом с ним держа в руках блюдо с душистым караваем и деревянной солонкой, стояла молодая, довольно красивая девушка, одетая в черную вышиванку, расписанную красными узорами. Русые волосы, обычно заплетенные в длинную косу, сейчас свободно лежали на плечах, распущенные по здешнему погребальному обычаю, голову же венчал венок из сухих веток. Изящную шею украшало ожерелье из серебряных лунниц, а в ушах покачивались золотые сережки. Зеленые глаза с любопытством глянули на въезжавшего в Искоростень Ярополка, но, поймав взгляд «молодого князя», княжна Преслава, дочь Немала и сестра Ниско, в притворном смущении опустила пушистые ресницы.
— Хлеб да соль, княже, — певучим голосом пропела она, протягивая каравай.
— Хлеб-соль кушати, — кивнул Ярополк, отламывая кусок хлеба, макая его в соль и отправляя в рот. Точно также себя повели Саломея и дьюлы мадьяров.
В Искоростене они не задержались — сразу же после знакомства с наследниками Немала, гости, вместе с хозяевами, переместились в начинавшийся на северной окраине городища священный лес. Там была расчищена большая поляна, посреди которой возвышались два идола: некогда молния ударила в могучий дуб, обуглив и расколов его пополам, а уже люди вытесали изваяния Богов из образовавшихся половин. Слева стоял могучий старик, с большой бородой из стеблей различных растений и спутанной гривой, из которой выглядывали козлиные рожки. Козлиными рогами — и на этот раз настоящими — был увенчан и осиновый посох в левой руке истукана. Вместо правой руки у идола острилась кривыми когтями медвежья лапа. Короткие ноги оканчивались раздвоенными копытами, у которых лежали отрубленные людей и животных. Из некоторых обрубков шей еще сочилась кровь — со стороны казалось, что бог окровавленными копытами попирает останки своих жертв. Слева стоял второй идол — увеличенное подобие того изваяния, что поставила Мустислава в святилище Черного Леса: высокая статная женщина, с хищным лицом, глазом прикрытым прядью из густых волос и венке из вороньих перьев. Рядом с богиней и встала ведунья, чьей лицо покрывал искусная роспись из сала и сажи: на лице женщины щерился огромный, растянутый почти до ушей рот, с острыми клыками, а лицо превратилось в подобие жуткого черепа. Возле же мужского идола стоял могучий старик в плаще из медвежьей шкуры, наброшенной прямо на голое тело. Босыми были и ноги лесного волхва. В правой руке он держал двузубый посох, в левой — большой бубен, покрытый колдовскими знаками.
А прямо перед идолами простерлась могила — выкопанная в
