Мне даже кажется, что помощь доктора Гальяро нужна ей куда больше, чем нам с Элизабет. Понимаете? Она прячется где-то там, в карете, и мы должны её освободить, пока не поздно!
— Женщина?
Нахмурившись, Тёмный рыцарь шагает чуть шире… и как-то умудряется опередить нас, перекрыв выход из широкой галереи на лестничную площадку холла.
— Минуту, донны, только минуту. Здесь нельзя действовать наобум. Что, если дон Иглесиас привёз с собой заложницу? Поступая необдуманно, мы можем повредить ей, донны.
Мы тотчас замираем, как цирковые собачки на задних лапках, в ожидании команды. Звучит-то разумно. Наш телохранитель благодарно кивает; по его отрешённому взгляду видно, что он мысленно связывается со своими людьми: наверняка раздаёт указания, пока мы в нетерпении переминаемся с ноги на ногу. Вот он оборачивается, не пересекая арку выхода, осторожно окидывает взглядом лестничные пролёты. Слышно, как внизу распахивается входная дверь. Приближаются чьи-то шаги. Отшатнувшись, Бастиан притягивает нас обеих к стене и набрасывает заклинание невидимости. Однажды он нам его демонстрировал, чтобы при дальнейшем возможном применении мы не пугались, объяснив, что ощущения очень специфичны. Но для меня они оказались не в новинку. Приблизительно то же я испытывала, становясь бестелесной в своих сно-видениях, сно-хождениях.
Сейчас, оставаясь незамеченными, мы пропускаем хмурого и величественного дона Иглесиаса, поднимающегося в сопровождении одного из Тёмных в кабинет к дону Теймуру. А я лихорадочно соображаю: что делать, если мы и впрямь найдём заложницу? Да и почему именно заложницу? Бастиан уже попадал в такие переделки?
Мимоходом возликовав от того, что вновь вполне телесны и видимы, мы бросаемся вслед за нашим рыцарем: он уже далеко впереди, сбегает к подножью широкой парадной лестницы. Приоткрыв входную дверь, осторожно, вновь стараясь не обнаружить себя, выглядывает наружу. Мы с Элли, как партизаны, пристраиваемся рядом, тоже пытаясь заглянуть в щель. Чужая карета — в десяти шагах, сверкает позолотой; великолепные кони стоят, как вкопанные, лишь кося лиловыми глазами. Богатая упряжь, пышные ливреи, шляпы с перьями и белые перчатки двух форейторов… Не знаю, кто там следит за дресс-кодом прислуги, а вот кони у приезжего дона, похоже, в не меньшем почёте, чем домочадцы: красивые, холёные, ухоженные. Видимо, по части лошадей у Иглесиаса свой пунктик. А вот интересно, не спровоцировала ли я его тем, что перебила цену на вчерашнем торге? Мог ведь сдерживать своих женщин до последнего, а потом просто с досадой бросить: «Да делайте, что хотите!» Очень уж нехороший у него взгляд был при нашей случайной встрече…
— Прогуляйся, — коротко говорит один из Тёмных рыцарей форейтору[1], замершему на переднем пристяжном. — И своего напарника с собой забирай. Подождёте в кучерской до вечера, ваш хозяин не скоро освободится.
Кучер, растеряв добрую часть спеси и изрядно побледневший, собирается было спешиться, но спохватывается:
— Так, благородный дон, карету-то надо в сторону подать!
— Найдётся, кому подать. Иди, иди, не задерживайся. Тебя проводят. Во-он там уже ждут, видишь?
Оба возницы спешно удаляются в сторону западного входа для слуг. А мы под бдительным оком Бастиана и с его молчаливого разрешения протискиваемся через дверь.
— Ближе не подходите, донны, оставайтесь пока здесь.
Тон нашего главного охранника даёт понять, что пора снисходительности и потаканий прошла. Впрочем, мы и не спорим: здесь так здесь. Экипаж прекрасно видно, как и то, что шесть рыцарей обходят его, замыкают в цепь, запускают сканирующие плетения. Буквально через полминуты один докладывает:
— Снаружи. Багажный ящик. Человек. Пока жив, но плох. Агрессии нет.
По кивку своего главного два рыцаря берутся каждый со своей стороны за края крышки объёмистого короба, пристроенного на задке кареты, и рывком приподнимают её.
Слышится вскрик. Женский. От неожиданности, все на нервах, мы с Элли чуть не подпрыгиваем на месте и уже готовы рвануть вперёд, но… остановлены Бастианом. Один из Тёмных поспешно наклоняется и буквально извлекает на свет безвольно обвисшее у него в руках хрупкое тело, по виду — абсолютно невесомое. Запрокидывается к небу посеревшее личико. Закрытые глаза. Побелевшие губы. И шокирующим контрастом чернеет кровоподтёк на всю опухшую скулу, кровит рассечённая бровь…Волной, почти обметая плиты крыльца, ниспадает пышная грива волос, но не намеренно красиво распущенных, а растрепавшихся, с застрявшим в них гребнем. И вдруг по этому-то черепаховому гребню с рубинами я её и узнаю. Вернее, как зовут — до сих пор не знаю, а вот кто она такая… Я же лишь вчера её видела! Во сне!
— В дом, — распоряжается Бастиан. И вдруг оборачивается ко мне: — Прикажете разместить в гостевой комнате, донна Ива? И вызвать целителя? Ей нужна срочная помощь.
На какой-то миг я теряюсь. А почему, собственно, он именно меня об этом спрашивает?
Ну, да, хозяин занят с посетителем и не велел себя беспокоить, матриарх в отъезде, прекрасная Мирабель в депрессии и явно сейчас недееспособна. Сыновья далеко, и когда заявятся — неизвестно. Поблизости из близких к ним по родству Торресов, могущих в отсутствии хозяев распоряжаться в доме, только мы, невестки. Но я — старшая. Приходится соображать на ходу.
— Нет, гостевые на втором этаже, это и далеко и… на виду, вот что главное. На днях понаедет куча гостей. А девочке, похоже, есть от кого скрываться. Давайте… в гостевые донны Софьи. Думаю, она не стала бы возражать.
Элли срывается с места:
— Пойду, предупрежу…
Какое-то время Бастиан глядит на меня с сомнением, но всё же даёт отмашку своему рыцарю:
— Всё слышал? В крыло донны Софьи!
А я поспешно добавляю:
— Бастиан, и пусть свяжутся с доктором Гальяро, поторопят с приездом и передадут, что появилась новая пациентка, очень тяжёлая. Сошлитесь на меня, он поймёт.
Рыцарь со своей бесчувственной ношей шагает в прохладу холла, я торопливо шмыгаю следом. Походка у него удивительно плавная, скользящая, очевидно чтобы не растрясти девушку.
— Вы её узнали, Бастиан?
Шагая рядом, не отводя взгляда с безжизненной руки девушки, обрамлённой, словно манжетой, синюшными пятнами от чьего-то грубого хвата, он отвечает:
— Донна Глория Иглесиас, жена Хорхе Иглесиаса, племянника нашего гостя. Не могу поверить, неужели это побои?
Не может. А мне теперь становится понятна странная скованность девушки, во время вчерашнего судилища не произнёсшей ни слова и вообще старающейся слиться с полом. Если судить по не-моим ощущениям, которые всё сильнее, два ребра у неё треснуты, а то и сломаны, причём были таковыми ещё вчера. А вот кровоподтёки на лице и всё остальное — совсем свежее.
Сжимаю кулаки, чтобы унять нервную дрожь.
Кто это сделал? Муж-садюга?
Вот только не надо торопиться с выводами. Я ещё ничего не знаю
