— Что с матерью? — Спрашивает, как только закрывается дверь.
— Всё то же…
— Совсем замордовала пацана. — Дед покачал головой, не одобряя. — Переезжаешь ко мне!
Безапелляционность полковника граничит с сумасбродством, знает ведь, что не могу оставить мать, совсем без меня пропадет.
— Дед, я у неё один.
— У неё есть муж, ради которого она поменяла имя, бросила семью и нещадно губит сына. Моего наследника! — Идёт на кухню.
Следую за ним.
— Но она же болеет… — Начинаю, но под сердитым взглядом деда сбиваюсь.
— Чем она болеет? Воспаленной ревностью?
— Выпадает из реальности…
— Ах, да, воспаленным воображением. Сначала довела себя подозрениями, слежками, додумками, потом всех вокруг извела. — Говоря всё это, дед накрыл на стол, налил чай и пододвинул ко мне сушки. — А ты таскаешься за ней, ищешь по всему городу!
— Дед! — Нет, у всего же есть предел, что он черту-то переходит.
— Молчать! Я что тебе когда-то высказывал это?
— Нет…
— Так вот и не суши тут свои зубы! — И как посмотрит. — Анимацию эту свою ради неё освоил? Освоил. В хакеры из-за неё заделался? Заделался. За собственным отцом следил? Следил. В клуб его повадился? Повадился. На учёбу начхал? Начхал. С дедом встречаешься тайком? Тайком.
Разошёлся он не на шутку. Что-то и правда нечего возразить. Одни риторические.
— И долго ты ещё будешь поводырём разгуливать? — Под дых.
Спасибо за чай, в горло теперь не лезет. А слова, наоборот, застревают.
— Она моя мама, дед…
— Она твоя Салтычиха!
— Дед!
— Не дедкай! Я уже двадцать пять лет дед. И что теперь. Один вон внук ретировался и живёт себе в удовольствие. Учится, гранты выигрывает, стажировки всякие. А ты-то что здесь подвис? Ведь уже давно не любишь её.
— Люблю!
— Не спорь! Не любишь, жалеешь, коришь, всё чего-то узнать пытаешься. Но не любишь! Отца ненавидишь, мать презираешь, что это за семья-то у вас такая!
— Не презираю…
— А скоро и до этого дойдёт. Уже не уважаешь, вижу, чувствую. Хочешь любить и уважать, но не можешь уже. И себя грызешь за неправильные чувства. — Смотрит на меня внимательно, не выдерживаю, отвожу взгляд. — Что, не прав я?
— Не прав. — Упрямо возражаю, нельзя поддаваться, нельзя!
— Ну, ну! У меня не это ваше ДеЛи, но и здесь честность есть кому защищать! — Сердится ещё больше, гнев его теперь и меня касается.
Ещё какое-то время сидим в тишине. Дед пьет чай, ядрёный и терпкий, с пятью ложками сахара. Каждый думает о своём. И как тут смотреть на проблему одинаково.
Никак!
Может, он и прав, может, все мишени выбиты. Может, всё это может. И люблю я его безмерно, и уважаю, но обсуждать маму… Нет, нельзя. Не положено сор из семьи выносить.
— Чего пришел-то? Чать не из-за матери одной. Она небось и не знает опять? — Посмотрел с грустным лукавством, болезненным таким, обиженным.
Да, не знает. Опять, снова. Не за чем ей знать, они уже лет восемь не общаются. Как имя она поменяла, так и всё — отрезало. Дед не принял. Сказал, не по обычаям, против совести: не простил. Только Марина про нас с дедом и знает, но не болтает лишнего, маму бережет.
— Напортачил я. — Признаю и признаюсь.
Он прав, наверное, пришел не из-за мамы и даже не из-за Марины…
— С девушкой? — Голос деда меняется, становится мягче.
Все-таки как он умеет брать себя в руки, ну и выправка! С детства восхищаюсь и о такой мечтаю. Когда уже получится, как у него. Когда же?
— С одноклассницей.
— Если несерьезно, предлагай поддержку. Если серьезно — защиту.
Лаконично и прицельно, а мне бы расшифровочку. Как скажет, так и сиди, отгадывай.
— А я не знаю, серьезно или как…
— Спроси. Язык тебе на что.
— Вот так взять и спросить?
— А что телиться? Всё равно не знаешь, что у неё на уме и как она переживает. Женское вне нашей власти. — Устало потер лоб рукой, на время расправляя свои многочисленные морщины.
— А если мне не важно, что она думает и как переживает?
— Ты мне тут не пудрись! Так и скажи ей, что не важно тебе. Или честный только у меня на кухне?
— У тебя всё так просто… — Не принимаю его вызов, всё равно не вывезу, дед и в словесном бою силен.
— Не беги от ответственности, и у тебя всё будет просто! — Отпил чаю и продолжил. — Вот там, где не нужно, голову в песок, а как родителей лесом послать — так это мы растерянные. Ладно, что обиняками говоришь. Как напортачил-то?
— Она маму помогла найти, потом так ею восхищалась, а я… Поступил подло, вывалил на неё за всех терпил мира. Чёрт!
Дед серьёзно посмотрел на меня, а потом спросил:
— На Лилю похожа?
— Очень…
— Ясно, сам-то поди и не помнишь, когда в последний раз матерью восхищался, а тут выискалась с восторгом в глазах и с добром в сердце.
Не в бровь, а в глаз, дед. Но ему об этом умолчу.
— У неё получилось вывести маму в реальность, представляешь!
— Вывести в реальность… Брось при мне эти слова! Она здоровее и реальнее нас с тобой! А однокласснице своей скажи правду, как есть. Так и так, принял за всемирное зло зря, все люди разные, терпение — тоже труд. Ну и сам там сориентируешься, не маленький. — Поднялся из-за стола, чтобы убрать бокал в мойку.
— Хорошо, завтра тогда и скажу. Спасибо, дед! Реально полегчало.
— Реально полегчало… — Спародировал меня. — Тоже мне, понабрался! Это ещё не реально. На неделю едешь к Петру на полигон, полосы препятствий обновили, опробуешь, оценишь, пока он более-менее свободен.
— Дед, нет, я не могу, у меня…
— Понос, запор или ветрянка? — Насмешливым тоном перебил он.
— Дед, я правда не… Я маму не предупредил!
— Ничего, сама поймет. Может, пореже выпадать из реальности будет и мне в кое-то веки позвонит.
— Дед…
— Не обсуждается. Мой посуду и спать. Завтра рано вставать.
Целая неделя! Твою дивизию!
43
Мия
Открыла дверь домой из последних сил.
К ногам будто гири привязали, а они и рады тянуть и тянуться к земле, давя на весь позвоночник и одним махом высасывая даже крохи оставшейся воли.
Так не хотелось никого видеть. Грешным делом подумалось, что вот совсем не расстроюсь, если никто встречать не выйдет, да и вообще мелькнет перед глазами только завтра утром.
