Книга 24 - Зойка-пересмешница

Виктория будет самой дурной беременной женщиной во Вселенной. Она и без того требовательная и гордая, а если добавить в ядрёную смесь сэндвич с асбестом и ежа с запахом росы, то совсем страшно. Он будет прятаться от неё в кабинете, выставив десять-двадцать-пятьдесят гевальди́геров на входе. А сам кабинет организует в шахте Мамона.

Впрочем, Вики — не Маль, и отыщет его там.

«Я как-то рассказал тебе, как отец хвалил меня за удачный полёт, — её ладонь на глазницах черепа и слегка щекочет кадык, — такое бывало не раз, но моментов не то, чтобы много, Уокер. Зато у меня есть ещё одно воспоминание: только я и Сатана. Мне предстояло впервые отправиться в Школу, но прежде, чем отцовский погонщик и целый отряд воинов увезут меня туда, отец берёт меня с собой к океану, в Кáйрулис. Это близ Лимба, я покажу тебе, слышишь?! — Сейчас поселение стёрто с лица адской земли, превращено в пустоту, в пролежень на местности, однако Люцифер намерен это исправить. — И мы не делали там ничего, представляешь?.. Совсем ничего. Не надо было закладывать виражи, не требовалось махать мечом, мне не приказывали объезжать драконов. Мы просто сидели на берегу, и отец рассказывал, что в галактике больше ста миллиардов звёзд и каждый день прибавляется новая. — Он прикрывает глаза, слушая её размеренное дыхание. — Это уже после, на каникулах, я узнáю, в то утро не стало женщины, которая родила отцу меня. Лилит была его фавориткой многие века, задолго до трона, а он так и не женился на ней. Привёл с собой в зáмок и не допускал к моему воспитанию. Любил её как-то по-своему, удерживая рядом, но на расстоянии. Мою мать я почти не помню, наверное она была среди тех придворных дам, что сновали по дворцу, может быть даже приглядывала за мной, пока неизлечимая болезнь не унесла Лилит, но я помню Сатану на рассвете — он всё говорил и говорил, сидя на песке, а потом посмотрел на меня, как на нечто самое важное в своей жизни. Больше он никогда так не смотрел. Не давал слабины», — картинка перед глазами такая чёткая, что отец кажется живым. В отличии от него, Люцифер готов смотреть и давать слабину целую вечность: пусть она вьёт из него верёвки, пусть канаты скручивает, пусть только будет.

Одиннадцать ноль девять.

Во сне Виктория фыркает и чуть сопит, и Люций снова думает, что она — чёртов маленький хорёк. Его хорёк. А потом он думает про ежей, снова возвращается к ежам, ежи сейчас — его точка опоры. В восемь по здешним меркам лет демон узнал, что ежи не питаются грибами и яблочками, что они — те ещё хищные твари, всегда готовые полакомиться мышами. Это был переломный момент, когда стало ясно: небесные сказки врут.

Одиннадцать тринадцать.

То, что он — красивый, он осознал в двенадцать лет, когда две юных демоницы подрались из-за него, и одна выбила другой зуб. Никакой магии, простая механика полудетских кулаков. Ости среди них не было.

То, как прекрасна женщина, спящая рядом, он понял вечером того дня, когда она постучалась в его комнату.

— На земле сталкерство преследуется по закону, ты знаешь?

— Эм-м… мне нужна твоя помощь.

— Лифчик расстегнуть? — Он довольно растягивает губы, замечая, что она смущена его голым торсом: «Смотришь и вспоминаешь, как это тело вбивало тебя в матрас, Непризнанная?». Почему-то ему ужасно важно считать, что ровно об этом она и думает.

— Хотя знаешь, не бери в голову, — её заострённый подбородок задирается выше носа, и Люциферу хочется пошутить «Не буду брать в голову, если ты возьмёшь в рот», но вместо этого он хватает Уокер за запястье, больше не желая отпускать.

— Что случилось?

Они отпирают Бонта, как по нотам следуя сценарию злодейского плана. И, спроси кто демона, стал бы он идти и помогать Вики, зная, что будет дальше, у него нет однозначного ответа: он ведь всегда за ней идёт — хоть по снегу, хоть по углям, хоть на заклание.

Одиннадцать двадцать один.

Люций уверен, пепел перестал падать, стоило ублюдку переродиться в смертного. Погода поддерживалась силой его энергии, а теперь та развеялась, остался лишь призрак — тонкий, слабенький ореол, окружающий Маля, когда того уводили копы. Это значит, что, постепенно, они будут возвращаться к привычной жизни.

Сначала расчистят поля, снимут с деревьев гадостную паутину, освободят мужчин, заточённых в кандалы, и женщин, пленённых в услужение Ордену. Сами здания этих пыточных цехов и их надсмотрщиков, каждый час калечащих чью-то мать или дочь, он спалит дотла, чтобы ни единого камня, ни одной кости не осталось. Пусть зияют чёрной, безжизненной полостью, как напоминание, что ждёт тех, кто заявится к ним с оружием.

Одиннадцать двадцать пять.

Но первое, что предстоит сделать, это поговорить с Ости, она этого заслуживает, а он её — нет. Хотя, скорее всего, даже объяснять не придётся, и не потому, что не брал на себя никаких обязательств, а потому, что демоница сама всё поймёт.

Посмотрит на него этим своим взрослым взглядом и горестно хмыкнет «Три — ноль в её пользу». А он сделает вид, что не понял или не расслышал, или у него без её гундежа миллиард дел. Тогда Ости добавит «У тебя всегда такой вид после неё». Нет, даже не так, она скажет «После Неё», это будет правдивее любой правды. Люцифера такое заденет и он буркнет «Выйди и впредь не заходи без стука», но на Ости не подействует. Она сядет на его походную кушетку в Мамоновых шахтах без всяких намёков и продолжит «Каждый чёртов раз. Каждую грёбанную встречу. В каждое ваше свидание. У тебя всегда такой вид после Неё. Словно через сито пропустили». И он, конечно, вызверится и заорёт что-нибудь в духе «Это Виктория нас всех спасла. Спасибо ей скажи, что ты здесь, а не кормишь стервятников на побережье!». Но Ости проигнорирует выпад и выдаст «Она тебя не просто влюбила, Она тебя искалечила. Ты теперь навсегда с этим изъяном… с особым, непризнанным, незаживающим гнойником внутри. И чем недоступнее и смертнее Уокер, тем глубже рана и сильнее боль в тебе самом. Это не вылечить и не исцелить. Ни мне, ни кому-то ещё».

В сущности Ости права.

А ещё