мне не нравилось.
Этот опер (назову его так) — был далеко не первым на моём пути, чью смерть пытались обставить под самоубийство. И, думаю, далеко не последний. Чем сильнее я размышлял, тем всё больше убеждался, что имею дело с не очень качественной постановкой, способной ввести в заблуждение разве что чересчур замотанного текучкой и потому невнимательного мента. Ну или совсем зелёного сыщика.
Мамед, похоже, принадлежал первой категории, а может просто не включил мозги, слишком потрясённый смертью друга. Эмоции — страшная штука и способны сбить с толку даже опытного сыскаря.
— Слушай, а ты Веню хорошо знал?
— Спрашиваешь! — удивился Мамед. — С двадцать первого года вместе служим… Вернее, служили. От пули друг дружку не раз прикрывали. Отличный товарищ и настоящий друг!
Его щека предательски дрогнула.
— Тогда скажи: он действительно мог пойти на такое из-за болезни?
— Знаешь, Жора: я отвык удивляться. Люди порой такие вещи делают — волосы на голове дыбом встают. К тому же сифилис — есть сифилис, некоторые после него головой повреждаются. Может, и наш Веня — тоже того… — вздохнул Мамед.
— А что — были признаки?
— Я что тебе — врач?!
— Мамед, успокойся!
— Я спокоен, Жора!
— Отлично. Тогда просто ответь на мой вопрос.
— Ох и настырный же ты! Ладно, всё равно следак меня потом спросит. Вроде на службе это никак не проявлялось. Во всяком случае, при мне. А ты почему интересуешься? Ты ж к нам по своим делам приехал…
— Да уж не из праздного любопытства. Размышляю… Не складывается у меня картинка.
— Какая ещё картинка? — не понял Мамед.
— Преступления.
Мамед затушил очередной окурок башмаком.
— Погоди, какого ещё преступления?! Поясни…
— Попытаюсь. У Вениамина какое образование было?
— Не поверишь, даже в университете поучиться успел, пока не вышибли за политику. А что?
— То есть человек пусть с незаконченным, но всё-таки университетским образованием пишет предсмертную записку печатными буквами. Почему?
— Ну, чтобы мы почерк разобрали, прочитать смогли… — предположил он.
— Нет. Так обычно делает тот, кто хочет скрыть почерк. Оно, конечно, слова из газеты нарезать надёжнее, но это не тот случай. Второй момент: обратил внимание как ровно всё написано, буковка к буковке. Человек, который решил свести счёты с жизнью, так не напишет. Тут нужна просто стальная сила воли, чтобы рука с карандашом не дрогнула. Психология, Мамед…
— А кроме психологии у тебя ещё что-то есть?
— Почему револьвер остался на столе? Он что — стрелял, склонившись над столом? А зачем? К чему такие манёвры? Не практично это как-то…
— Слушай, Жора… Какая в задницу практичность?! Человек руки на себя решил наложить. Последнее дело в таком случае о твоей практичности думать.
— Может ты и прав, Мамед, но я бы начал с того, что опросил всех соседей Дохина. Думаю, с их помощью удастся узнать что-нибудь интересное, — сказал я.
Глава 25
Таганрогская милиция и угро на вызов среагировали оперативно. Минут через пятнадцать после звонка возле дома погибшего Дохина началось сущее столпотворение. Были все, включая газетчиков. А вот кого не было, так это служебной собачки с проводником — они бы нам очень пригодились.
Я даже взгрустнул, вспомнив своего тестя с Громом. Пёсель, потомок легендарного Трефа, бы напал на любой след и дошёл по нему до конца.
Начальник таганрогского угро Овчинников прибыл в числе первых.
Заскочил внутрь, какое-то время побыл в доме и вернулся.
Лицо его стало хмурым и озабоченным.
— Жаль Дохина. Не стоило оно — вот так с собой кончать, — сказал он.
— Тут товарищ Быстров хочет высказать свою версию, — обратился к нему Мамед. — Он считает, что Дохина убили.
— Это так?
— Давайте, я изложу вам свои доводы, а вы уж сами решайте, — сказал я и по сути слово в слово повторил всё то, что говорил сыну турецко-подданного.
— Так себе доводы, если честно… — недовольно протянул Овчинников. — Печатные буквы, ровные строчки, неудобная поза при выстреле… Голая софистика, а мне нужны факты. Вернее, даже не мне, а следователю. Пока что версия о самоубийстве кажется правдоподобной. Веня действительно сильно болел и очень переживал из-за этого. Считал, что недостоин работать в уголовном розыске.
— Ваш подчинённый, вам и решать, — невесело произнёс я.
Ну. конечно, списать смерть на самоубийство, пусть даже речь идёт о твоём боевом товарище, намного легче, чем рыть и перелопачивать тонны информации…
Овчинников правильно истолковал взгляд, которым я его одарил.
— А ну, погоди Быстров… Вижу, что ты обо мне подумал.
Я усмехнулся, и это ещё сильнее задело начальника угро Таганрога.
— Так вот, Быстров, мы сдавать это дело в архив не собираемся. Если Веню убили — мы найдём, кто это сделал. Но у меня к тебе будет большая просьба…
— Какая, товарищ начальник? — произнёс я, уже догадываясь о чём пойдёт речь.
— Художников сказал, что ты у вас в Ростове уже чуть ли не живая легенда…
— Да ну вас! — рассердился я. — Нашли легенду…
— Не злись, Быстров. Скромность, конечно, украшает человека, но я и сам, без всяких рекомендаций, вижу — сыщик ты толковый. Займись этим делом, а?
Не дожидаясь моего ответа, Овчинников продолжил:
— Я понимаю, формально ты не у нас работаешь, но ты главное дай добро — а я с Художниковым порешаю. К тому же ты сюда насчёт Федорчука приехал — я так понимаю, старое дело про ограбление банка поднимаешь…
Я кивнул.
— Так вот: по Федорчуку работал Веня. Причём не официально, я его по личной просьбе Художникова подрядил.
— Я вас понял. Баш на баш, короче.
— Вроде того.
— Хорошо, если моё начальство не против, я впрягусь.
— Отлично. Тогда считай, что Художников только за.
— Товарищ Овчинников…
— Что, Быстров?
— У меня вопрос по Федорчуку… Остались какие-то материалы по нему от Дохина? Наработки… Ведь не зря же меня к вам пригласили.
— Вряд ли, — сообщил невесёлую новость Овчинников. — Я же сказал, Веня работал неофициально, просто выполнял мою личную просьбу, поэтому бумаг не осталось. Мамед тебе покажет его стол и все бумаги в сейфе Дохина, но я сомневаюсь, что ты там что-то найдёшь.
— А может он с кем-то информацией делился? — с
