Обещай просто выслушать.
Он взглянул на Эм, и внутри всё оборвалось. Лицо у неё сделалось такое, будто он ударил её.
— И главное знай: я люблю тебя. Очень сильно люблю.
Эм свела брови домиком, потом отвернулась к окну.
— Ты на ней всё-таки женишься? — сдавленно спросила она.
— Нет! Нет, ты что! Слово даю. Клянусь, не женюсь я ни на ней, ни на ком-то ещё. Ну разве только как-нибудь потом… на тебе… — ещё шутить пытался.
— Тогда в чём же дело? — озадаченно посмотрела на него она.
— Понимаешь, я не могу с ней расстаться прямо сейчас. Её отец, ты помнишь его — сварливый злобный старикан, шантажирует меня. Типа если я её брошу, уйду к тебе, он посадит моего отца и нам с тобой навредит. Но если мы с тобой могли бы просто сбежать куда-нибудь, хоть куда, то отца он реально может посадить.
— За что? — удивилась Эмилия.
— Поверь, есть за что. У него какие-то на него документы есть, я точно не в курсе. Но уже вчера, как только мы с ним поговорили, к отцу заявились менты. Собственно, отец Ники их и натравил, а потом сам же отозвал. Типа продемонстрировал, что может.
— И что теперь?
— Теперь надо подождать. Отец просит месяц, чтобы это дело утрясти.
— А это можно утрясти?
— Он уверен, что можно, если этот ничего не заподозрит.
— Не заподозрит? То есть ты этот месяц будешь с ней, притворяться, что любишь её, готовиться к свадьбе, а я буду просто ждать… одна?
— Конечно, мы будем встречаться! Просто будем осторожны. Ты что? Я же сам без тебя месяц не выдержу. И я… я буду просто там ночевать. Один. Я не сплю с ней и не буду.
— А как он вообще узнал про нас? Мы же только позавчера… Он что, следил за тобой?
— Думаю, тот огрызок из вашего ресторана стукнул.
— Харлов?
— Ну, наверное, Харлов. Гайдамак сказал: вас видели. Обнимались, целовались, потом сели на байк и поехали развратничать, — Шаламов на последних словах гримасничал, видимо, подражал мимике и интонациям старика.
— А ты?
— А я сказал, как есть: что люблю тебя и с Никой хочу расстаться. Ну и он тогда выложил мне все козыри.
— А ему-то зачем это надо? Если он знает, что ты не любишь его дочь… Я не понимаю.
— Да чёрт их разберёт! Сам в шоке. Псих он — одно объяснение. Причём, Ника-то нормальная. Она бы, уверен, всё поняла. Но этот… в маразм, наверное, впал.
— Мне очень хочется тебе верить, — после долгой паузы произнесла она. — Но я боюсь, Эш.
— Я тебя не обманываю.
— Я не в тебе сомневаюсь. Я боюсь, что они тебя не отпустят.
— Блин, ну не посадят же они меня на цепь, — усмехнулся он. — Мы будем вместе, вот увидишь. Потому что кроме тебя мне никто не нужен.
Он клялся ей в вечной любви и верности в лучших шекспировских традициях, скрепляя клятвы пылкими поцелуями. А потом просто, без клятв целовал, как будто можно нацеловаться вдоволь, как будто поцелуи могут унять тревогу в сердце. И вновь распалялся так, что доводил и себя, и её до изнеможения.
— Соседи под нами, наверное, злятся, — шептала Эм. — Этот диван такой скрипучий.
— Что они понимают, — прижимал он к груди её голову. — Век бы слушал этот скрип. То есть, век бы исполнял его с тобой в дуэте.
Глава 26-1
Вероника приехала часам к девяти вечера. По пути накупила в супермаркете всякой всячины. Наверняка ведь Эдик голодал… если, конечно, не ушёл к той, другой. К проклятой Эмилии. Сердце болезненно сжалось. Хоть бы не ушёл, хоть бы Сергеев сказал правду, что они не встречаются! Пожалуйста!
Шаламова дома не было, но он определённо ночевал здесь. Бардак развёл — жуть! Рамку с фотографией разбил и, конечно, убрать за собой не соизволил. На тахте кисло комом влажноватое банное полотенце. В ванной обнаружились джинсы и куртка, изгвазданные в серой грязи. На столе — пустая банка из-под кабачковой икры, в банке — ложка, рядом — маленькая засохшая корочка хлеба. Шаламов почему-то никогда не ел верхнюю корку. Заявлял, что она горькая, и вечно оставлял такие вот огрызки. И окурки! В тонком фарфоровом блюдце! Конечно, пепельниц в доме не водилось, потому что обычно он не курил, во всяком случае, очень редко и только на пьяную голову. Но — блюдце! Да и чего уж он так-то? Нервничал? Неужели из-за неё? А вдруг из-за той, Эмилии этой?
Следов присутствия кого-то постороннего она не нашла. Нет, он никого сюда не водил, это очевидно. Вероника только сейчас, испытав облегчение, поняла, насколько тяжело было у неё на душе. Эти подозрения, сомнения, страхи грызли её изнутри. Только сейчас она смогла вздохнуть спокойно — Эдик ей не изменил. Не ушёл от неё и к себе никого не привёл. А то, что не пытался её вернуть — это наверняка из-за отца. Тот его оскорбил, послал по телефону, она сама слышала грубости. А Эдик ведь такой гордый. Он никогда не станет стучаться в закрытую дверь. Это она уже давно поняла.
Зря только отца слушалась, не надо было уходить так надолго.
Вероника даже почувствовала лёгкие угрызения совести: оставила мальчика одного, голодного, без тепла и без заботы. Бедный, дымил как паровоз и питался какой-то непонятной консервированной гадостью, пока она взращивала и лелеяла собственные обиды.
С неожиданным энтузиазмом Вероника взялась за уборку. Первым делом распахнула все окна — терпкий табачный дух пропитал всю квартиру. Выгребла мусор, закинула грязную одежду в стиральную машину, вымыла посуду. Потом принялась за готовку. Романтический ужин — прекрасный шаг к примирению.
Спустя ещё два часа мясо по-французски остывало в духовке, а овощной салат заветривался на столе, сервированном самым изысканным образом. Вот только Шаламова всё ещё не было. Подкрадывалась уже привычная едкая тоска. Где он может быть? А вдруг… Не думать! Бутылку сухого вина, предназначенную скрепить их мир, Вероника прикончила самостоятельно, иначе бы извелась ещё больше.
Шаламов заявился сильно после полуночи. Вероника слышала, как он подъехал на такси. По квартире гулял сквозняк, табачный запах уже выветрился, но закрывать окна она не спешила. Услышав ключ в замке, внутренне напряглась. Как он сейчас прореагирует на её возвращение? Обрадуется или наоборот? Замерла, как перед казнью. Эти несколько секунд тянулись как будто целую вечность. Но вот он наконец в прихожей. Ещё её не видит, но понял, что она вернулась.
Позвал: «Ника?».
Радости
