идти при трамонтане. Большинство обитателей Кадагеса, иностранцев и рыбаков, облепили столики, все уже успели потребить изрядную дозу спиртного. Чико сразу заказал себе бутылочку кроваво-красного вина тореро — «Сангре де Торос», или «Бычьей крови», — и, сразу «взяв быка за рога», пустился наверстывать упущенное.
Минут через двадцать в бар забрел Брукс, известный в городке богатый писатель-американец. На его лице застыло выражение крайней тоски, лишний раз подтверждая грязный слушок о том, что его лучшая половина и в самом деле упорхнула на юг Франции с Максом, привлекательным фотохудожником-французом. К этому времени наш Чико уже перешел на невразумительное бормотание, глотая не только звуки, но и слова. Он, как мог, старался утешить Брукса, предлагая выход из его незавидного положения в «эст», однако у Брукса не было настроения выслушивать установки Чико, вроде «Ты должен сам управлять своей жизнью, высоко оценивать себя и свои поступки».
— Черт возьми, старина! Сейчас, когда мне так паршиво, будь добр, не разводи слюнявых проповедей, — рычал Брукс.
— Но именно сейчас ты, как никогда, нуждаешься в «эст», — убеждал Чико. — И вот что я тебе скажу. Я…
— Чико! — заорал Брукс прямо в открытый рот живописца. — Я сказал: никакой «эст» — значит, никакой «эст»! Прекрати!
Испанцы за соседним столиком, на мгновение повернув головы, мельком взглянули на Брукса и тут же вернулись к фильму с Мерилин Монро, идущему где-то над головами. Чико начал было громко, с пеной у рта что-то доказывать Бруксу, но вдруг раздумал и двинулся к другому столику, где спиной к окну на море сидела голландская проститутка Каролина. Она увлеченно строчила письмо и не потрудилась поднять головы, когда мы втроем устроились через стол от нее.
Каролина была дамой высокой и дородной. Прогуливаясь по Кадагесу, она как башня возвышалась над приземистыми рыбаками. Толстые напластования пудры, румян, туши, теней и помады погребли под собой ее лицо, а густая копна перекисно-белокурых волос волнами окутывала ее голову, ниспадая на плечи и спину.
Сегодня на Каролине была белая шелковая блуза, открывавшая на всеобщее обозрение добрую порцию ее прелестей. Длинную белую шею Каролины украшали алый шарф и тонкие золотые цепочки; ряды дутых, броских браслетов покрывали ее руки от запястья до локтя; и, как обычно, ее ноготки были покрыты пурпурно-красным лаком. Когда Чико заказал Каролине бокал вермута, ее излюбленного напитка, она одарила его улыбкой, обнажившей ровные зубы и прокуренные десны. Улыбка слиняла также быстро, как появилась, Каролина вновь вернулась к письму и сигарете, игнорируя наше присутствие.
— Каролина, п’мнишь вечеринку прошл’м летом, когда мы всю ночь танцевали? — приставал Чико, буравя взглядом темечко Каролины и тщетно стараясь не глотать звуки.
Каролина не проронила ни слова, не поднимая глаз от письма.
— Я знаю, ты помнишь ту ночь, Каролина. После в городке только о нас и болтали. Задали мы тогда жару, а?
Опять нет ответа.
— Слушай-ка, Каролина. Почему бы нам не воссоединиться? Завалимся в дискотеку и покажем там им всем. Что скажешь?
Дама по-прежнему не отвечала, ее молчание все больше распаляло Чико.
— Черт тебя подери, Каролина! Взгляни на меня и скажи хоть что-нибудь! — завопил он на пределе возможностей своего голоса, вскакивая на ноги. — Ты же не глухая, чтоб тебе пусто было, поэтому отвечай!
Каролина не обратила никакого внимания на его выпад, зато Брукс, взглянув на Чико, прокричал:
— Послушай, Чико, старина, судя по тому, как ты сейчас здесь дерешь горло, я понял, что ты утратил свой «эстовский» самоконтроль. В чем дело? А я-то всегда считал, что ты держишь себя в руках, и вот теперь ты дал мне шанс по достоинству оценить твои разглагольствования насчет самоконтроля. Боже мой, да не отворачивайся ты, раз уж наглой девки и глотка вина оказалось довольно, чтобы ты мгновенно утратил его, после того как с великим трудом приобрел.
Чико отказался смиренно принять Бруксов сарказм и продолжал как одержимый орать на Каролину.
— Думаешь, можно плевать на меня, потаскуха? Думаешь, можно прикинуться, будто меня здесь нет, и я так и уйду? Так знай, ты ошибаешься, девка! Не выйдет! Ты еще обратишь на меня внимание. Я поставлю тебя на место. Я заставлю тебя посмотреть на меня, а заодно и вымою эти грязные окна за твоей спиной!
С этими словами Чико резко крутанулся на месте, схватив сифон с газированной водой, стоявший позади него на стойке бара, занял позицию за столом как раз напротив Каролины, направил горло сифона ей в лицо и нажал на рычажок.
Струя пенной жидкости рассекла воздух и, пролетев в каком-нибудь дюйме от головы Каролины, с плеском ударилась о стекло и ручейками зажурчала вниз. Каролина между тем сохраняла полное спокойствие. Она невозмутимо продолжала трудиться над письмом, словно ничего не произошло, не поднимая глаз и не пытаясь увернуться. А Чико продолжал вести огонь. Он палил-поливал туда и сюда, вокруг ее головы и плеч, целиком залив окно «шипучкой», и все-таки каким-то поразительным образом он ухитрился ни разу не попасть Каролине в лицо, что казалось почти невероятным, учитывая его опьянение.
Израсходовав жидкость, Чико застыл с пустой бутылкой в руке и очумело таращился на воду, струящуюся по оконному стеклу позади все еще склоненной головы Каролины. Все это время испанцы и иностранцы глядели на Чико, внимательно следя за тем, что он станет делать дальше. Дальше Чико оставалось только признать свое поражение. Он вернул сифон на стойку бара, послал Каролине большой воздушный поцелуй, а затем, пошатываясь, вывалился из заведения навстречу ветру и снегу.
— Все трамонтана, — ворчали рыбаки, кивая друг другу. — Он сводит людей с ума. Французам тоже хорошо знаком этот ветер. Из-за него Ван-Гог и отрезал себе ухо.
Через два дня ветер затих, опять потеплело, и мы с Ларри возобновили пешие походы и велосипедные экскурсии, отдых за чтением на площадях и прогулки на закате по берегу моря.
В конце февраля мы решили: пора сниматься с насиженного места и двигаться в путь. Погрузив пожитки, мы устремились на юг в глубь страны, назад в Барселону, через Фигерас, Олот и Виш.
Дорога прорезала горы, минуя беспорядочно разбросанные фермы, виноградники и мелкие городишки, прилепившиеся к кручам и утесам. Стоило нам остановиться и взглянуть на север с вершин холмов, как перед нами открывались живописно-захватывающие виды одетых снегом Пиренеев. В горах ниже Олота воздух был холоден и свеж, а проезжую часть дороги местами покрывали заплатки льда, которые всякий раз, когда мы наезжали на них, посылали наши велосипеды в нокдаун.
Мы
